способности.
Вечером он выстирал в ручье полотенце и носовые платки. Узнав, что с четырех часов утра он должен охранять землянку взвода, он лег спать, ругая себя за то, что все еще не знает, как убить немецкого снайпера.
* * *
Он проснулся поздно ночью.
В землянке было пусто: все бойцы ушли в караул. Они стояли на постах ночью, а спали днем. Сделанная из консервной банки лампешка тускло мигала на узком столике. Ефрейтор Курослепов сидел на нарах, свесив босые ноги и читал «Краткий курс истории ВКП(б)».
— Если бы ты знал, Иван Потапыч, как мне тяжело! — сказал Романцов, приподнимаясь на локте.
— Знаю. Спи..
— Зачем ты так долго читаешь?
— Глупый вопрос!
— Я сам понимаю, что глупый! Боже, какое у тебя грубое сердце! Человек тоскует, ищет сочувствия, дружеской, поддержки!..
Курослепов захлопнул книгу.
— Если бы тебе хоть раз пришла в голову мысль, как мелочны твои огорчения. Рядом с тобою воюют так же, как ты, честно выполняют свой долг люди, обремененные страданиями! Вот Лубенцов: ведь у него от голода умерли в Питере жена и дети. Ты не замечаешь этого! Ты полон собою…
— Я не виноват, что так устроена жизнь, — решительно возразил Романцов. — Человек по природе своей — эгоист! Это неизбежно! Все разговоры о полном отречении от своей личной жизни — лицемерие!
— В чем же твоя личная жизнь? В сегодняшней неудаче? Или в письме от Нины, которого ты ждешь и не можешь дождаться уже три месяца?
Романцов замялся:
— Видишь ли… я верил, что Нина хорошая, — жалобно сказал он.
Курослепов недоумевающе пожал плечами…
— Она и осталась хорошей. Если она забыла тебя, то это значит, что только для тебя одного она стала плохой. А для кого-то другого она — хорошая! И почему ты полагаешь, что она должна ждать тебя? Что в тебе особенно привлекательного? Может быть, она полюбила человека, который благороднее тебя, умнее, наконец, храбрее? И орденов у него больше…
Романцов покусал губы мелкими, как у кошки, зубами.
— Я люблю ее!
— Любишь? — недоверчиво спросил Курослепов. — А сержант Патрикеева?
Романцов густо покраснел и уткнулся лицом в подушку. С минуту Он лежал молча. Подняв голову, он увидел, что по бревенчатой стене неспешно и солидно ползет огромный таракан. «Как автобус» — подумал он.
— Знаешь, это — подло! Напоминать!.. Это была трагическая ошибка! И… я мужчина, чорт побери! — он защищался неумело и от этого еще больше злился. — В конце концов, кто ты такой, что смеешь обвинять меня?
— Я не судья! — Курослепов медленно свертывал цыгарку. — Не судья! Ты меня образованнее. — честно признался он. — Но моя жизнь — иная…
— Примитивная?
— Может быть и так. Но мне нечего стыдиться своей жизни…
Он вышел из землянки.
Где-то близко разорвалась немецкая мина: с потолка посыпался песок. Романцов глядел на ползущего по стене таракана, не замечая, что он уже перестал думать о Нине. Признаться, за эти три месяца он привык, что от нее нет писем. Сегодня это огорчало его меньше, чем вчера, чем неделю назад. Он думал теперь о немецком снайпере, который сидел, как крот, в бронированном колпаке.
Вернувшись, Курослепов сразу же заметил, как изменился Романцов, и молча лег на тощий матрац.
Разорвалась немецкая мина у самых дверей. Лампешка потухла. С потолка посыпался песок.
Романцов чертыхнулся. Проклятая мина! Потом ему стало приятно, что в землянке темно и только окно расплывалось зеленоватым пятном, словно лужа, подернутая льдом.
— Я попрошу минометчиков сделать огневой налет по пню. — говорил он вслух, сам не замечая этого. — Из двадцати мин может быть одна попадет в цель. Но пробьет ли она броневой колпак? Сомнительно! Я попрошу артиллеристов прямой наводкой разбить пень. Это возможно, но место там ровное, немец пристрелит двух-трех бойцов и уползет в траншею. Опять не годится. Моя задача — убить снайпера… Ага, понял! Понял! — крикнул он так оглушительно, что Курослепов испуганно вздрогнул. — Иван Потапыч, друг милый, мне мина нужна, Я ночью мину зарою в песок под броневым колпаком. Немцы не заметят!
— Зачем же ночью взрывать бронеколпак?
Романцов замотал головою так, что светлые волосы его разлетелись.
— Нет, по-другому! Я зарою мину ночью. Придет днем немецкий снайпер на свою позицию, а я — бронебойной пулей в мину! И взрыв мины разнесет в клочья немца!
Ефрейтор засопел, нашел в темноте Романцова и сочно чмокнул его в нос.
— Ну-у, Сережка… Вот за это — люблю! — растроганно сказал он.
* * *
Ночь была темная. Немцы почти непрерывно пускали осветительные ракеты. Когда небо раскалывалось багровокрасной трещиной и из мрака выступала металлически блестящая, словно вырезанная из жести, листва деревьев, Романцов и Курослепов плотно прижимались к земле.
Между нашим боевым охранением и немецкими позициями лежала шоссейная дорога.
Ночью камни светлее, чем земля. Они боялись, что немцы заметят, когда они будут перебегать шоссе. Немецкие часовые изредка стреляли в темноту. Воздух почти над самыми головами Романцова и Курослепова звенел от проносившихся пуль.
Мину нес Романцов. Взрыватель он вывинтил и положил в карман. Мина была противотанковая, круглая, похожая на сковороду.
Они быстро перебежали дорогу и упали в канаву. Смачно шмякнулась о влажную землю немецкая мина. Тяжелый удар взрывной волны прижал Романцова к песку.
«Заметили», — тревожно подумал он. Он видел рядом угловато торчащее плечо ничком лежащего ефрейтора. Но вторая мина упала уже за шоссе.
Романцов был спокоен. Это было какое-то странное солдатское спокойствие. Он привык к разрывам вражеских мин и к визгу проносившихся пуль. Иногда он думал, что до войны мог уверенно, ходить по своей комнате ночью, в темноте, не боясь, что налетит на угол шкафа. Пожалуй, именно с такой уверенностью он сейчас и полз по траве.
Это была уже немецкая трава.
Они подползли к проволочным заграждениям. Курослепов вынул саперные ножницы. Он не разрезал, а лишь надкусывал проволоку, чтобы проволока не звенела. Романцов же обеими руками поддерживал проволоку и, разламывая ее, бесшумно опускал на землю.
Вскоре они были невдалеке от немецких траншей. Уныло насвистывал часовой. С глухим шумом упал на дно траншеи ком земли: должно быть крыса пробежала.
Романцов нащупал в темноте пень. Действительно, с трех сторон он был обложен броневыми щитками. Старик прав. «Умный!» — с искренним восхищением подумал Романцов.
Вырыв руками ямку под пнем, он бережно положил в нее мину. Затем засыпал мину песком, но не всю: одну, обращенную к нашим позициям, сторону он оставил открытой. Хлебным мякишем он прилепил к этому месту кружок белой бумаги.
Уползая назад, Романцов часто оглядывался и видел словно
