любопытством разглядывала его. Он старался не глядеть им в лицо.
— У меня нет денег, ребята, с собой. Там в поезде оставил. Давайте я принесу. Я быстро. Там у меня деньги. Я с собой немного брал. Вот пиво купили, попить, пока поезд стоит. А там у меня есть деньги.
Заржали. Долговязый даже стал подражать лошади. У него получалось.
— Иго-го! Иго-го!
От этого лошадиного ржанья другие развеселились еще больше. И тоже стали ржать, как лошади. Иго-го!
4. ЗНАКОМСТВО ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Лупоглазый ткнул его кулаком в грудь. Впрочем, не больно. Довольно хмыкнул.
— У тебя бабла много? А?
— Ну, так есть немного. Издержались на билеты, то се, — проговорил Пахом миролюбивым тоном. — Есть немного.
— Чо студенты? А?
— Ну да, в общем. Так.
Снова ржут. Девица показала оттопыренный большой палец. Этот жест вызвал новый взрыв хохота. Иго-го!
— Значит, ученые? А?
— Да нет! Мы студенты.
— Пасть завали! Я тебе ясно задал вопрос, ученые или нет? А?
Лупоглазый ощерился и заскрипел зубами, потом стал рычать. Другие тоже зарычали. Ррр!
— В какой-то степени. Что-то вроде того…как бы…
Пахом бормотал всякую чушь и оглядывался, но осторожно, чтобы не перехватили его взгляд и не догадались, с какой это он целью оглядывается. Тогда снова начнут бить. Поблизости могла валяться какая-нибудь палка. Да вон же! У самых кустов, в шагах десяти. Теперь как-то надо, не вызывая подозрения, двигаться в эту сторону. Хороший такой толстый сук! Если таким отоварить со всей силой, мало не покажется. Вооруженному уже не будет страшна эта четверка. Только нужно подобраться к палке. Главное не торопиться.
— Это… у нас сессия была. Вот сдали! А теперь домой на каникулы, — бормотал Пахом, медленно отступая к кустам, где лежало оружие, которое могло спасти его от этих уродов.
Он подходил всё ближе и ближе.
Когда до палки оставалось не более пяти шагов, Пахом стремительно бросился к ней, схватил и замахнулся. Не ожидавшая подобного четверка медленно попятилась назад. Лупоглазый широко раскрыл рот.
— Ну, отошли суки! Бошки поразбиваю! Отшли, я говорю!
Они явно не знали, что им делать дальше. Вид у Пахома был очень агрессивный и настроен он был решительно. А получать увечья четверка не желала, это никак не входило в их планы. Вот другим их наносить — это завсегда пожалуйста!
Как ветром, сдуло с их наглых рож издевательские ухмылки. Ожидающе посмотрели на лупоглазого.
— Отошли, я сказал, суки! — завопил Пахом. — Я за себя не отвечаю. Поубиваю, мамой клянусь! Оглохли! Отходим! Еще! Дальше! Дальше, я говорю! Еще отходим!
Они сдвинулись с тропинки. Стали пятиться.
— Кто шевельнется! Убью на хрен, суки! — лютовал Пахом и убедил себя, что непременно убьет.
Он махнул палкой.
Повернулся к стене акаций спиной и стал боком продвигаться вперед, внимательно наблюдая за ними и готовый при малейшем шевелении пустить свое оружие в дело. Они больше не ухмылялись, только лупоглазый тихо бормотал (у него вообще рот никогда не закрывался. Если он не говорит, то что-нибудь мычал, напевал, насвистывал):
— Ты чо? Мы же так! Мы ничего! Не надо палкой! Положи ты ее!
Он даже попытался улыбнуться, но улыбка у него получилась кривая и он стал похож на древнегреческого сатира, но уже не страшного.
— Боитесь, уроды! Стоять на месте! Кто шевельнется, сразу прибью! Застыли, я говорю! Не шевелиться!
Угроза подействовала. Четверка стояла, не шевелясь, и испуганно глядела на Пахома. Пахом побежал. Но остановился и обернулся назад. Четверка стояла на месте. Лупоглазый испуганно глядел на него. Никто не ржал и даже не улыбались. То-то же! Уроды!
— Вот так-то! — прошипел Пахом и дальше пошел быстрым шагом, то и дело оглядываясь. Четверка по-прежнему стояла на месте. Значит, напугались. Значит, и на вас есть управа. Значит, вас можно не бояться.
Открылась полянка. К стволу старого клена был привязан Стас. Руки его были за спиной, обхватывали ствол и связаны сзади. Глаза Стаса были прикрыты. Но он был жив. Во рту красный кляп. «Почем красный? — подумал Пахом. — Может быть, от крови? Может быть, они выбили ему зубы?» Пахом стоял на месте и пристально вглядывался в лицо Стаса. Почему Стас оставался неподвижным?
— Стас! Погоди! Я сейчас! Я развяжу!
Он бросился к клену и стал развязывать ремень. Но узел был слишком тугой и никак не подавался. Пахом наклонился и зубами вцепился в ремень, стараясь вытянуть его из петли. Ремень потихоньку двинулся и стал распутываться. Узел потихоньку подавался. Ремень слабел.
Стас застонал. Покачал головой.
— Что они сделали с тобой, уроды? Они били тебя? Ты чего молчишь, Стас? Говри!
Он выдернул кляп. Стас снова застонал.
Тут перед глазами Пахома вспыхнуло яркое и красное. Потом потемнело. Он ослеп и погрузился в темноту, густую и непроходимую. «Да что же это такое? Где я сейчас?» Жуткая боль в затылке. Пахом упал набок, потеряв сознание. Ударивший отбросил толстый сук.
— Здорово я его прилабунил? — рассмеялся Дрищ. Так звали долговязого. Фамилия его была Дрищенко.
— Здорово отымели борова! — сказал лупоглазый. Его звали Филиппом. Филипп Филиппов.
Все заржали. Иго-го!
— Живой студент? А?
Голова раскалывалсь. Он потрогал голову. Мокро. Кровь. Но хоть живой.
— Зачем ты от нас убегаешь? Мы же хорошие, — сказал долговязый Дрищ. — От нас не надо убегать.
Он мерзко захихикал. А потом снова заржал. И все следом заржали. Иго-го-го, как лошади. Пахом оглядел четверку с ненавистью. Отвернулся.
— Ух, как мы смотрим, — сказал маленький, которого звали Макс. — Смотрите, как он нас смотрит.
Макс наклонился и почти носом к носу пристально посмотрел Пахому в глаза. Пахому стало неприятно. Он опустил голову.
— Тебя как зовут? — спросил Филипп. — А?
— Какая разница! Тебе зачем?
— Ты не хочешь с нами знакомиться? — удивленно произнес Филипп. Но удивление было наигранным. — Мы тебе не нравимся? А?
— Но он же студент, ученый, — сказала девица. Ее звали Саней. Она была в очень узких джинсах и в футболке.
— С академиками за руку здороваются. Да?
— Ой! Я забыл! — воскликнул Филипп. Он надул щеки и с громким звуком, который издают в туалете, сдул их. — Он же у нас академик! А мне лапу пожмешь, академик? А?
Он протянул Пахому узкую ладошку. Ногти у него были длинные с черной бахромой грязи. На безымянном пальце кольцо.
Пахом с ненавистью посмотрел на его ладонь, почти девичью. И отвернулся, показывая, как он их презирает и ни в какие игры с ними играть не будет, как бы они их ни навязывали. Пошли они куда подальше!
— Ладно! — сказал Филипп. — Давайте оприходуем академика! А?
Дрыщ подошел к Стасу. Он
