Он был очень возбужден.
— Этот негодяй Фюмаль!.. — воскликнул он возмущенно.
— Что он сделал?
— Я не сразу заметил… Когда он ушел, я положил деньги в сейф, потом позвонил по телефону и только тогда заметил, что он подсунул две купюры под пресс-папье.
О какой сумме шла речь? Мегрэ по прошествии стольких лет уже не мог вспомнить, но он очень хорошо помнил гнев отца, тот чувствовал себя оскорбленным…
— Я догоню его…
— Он поехал в двуколке?
— Да. На велосипеде я его догоню и,..
Остальное вспоминалось как-то расплывчато. Однако с тех пор фамилию Фюмаля произносили в доме с особенной интонацией. Мужчины больше не здоровались.
Произошло еще что-то, о чем у Мегрэ было и того меньше информации. Должно быть, Фюмаль попытался посеять сомнения у графа де Сен-Фиакр (то был еще старый граф) в отношении своего управляющего, и тот вынужден был оправдываться.
— Я вас слушаю.
— А вы после школы не слышали обо мне?
В голосе Фердинанда слышалась теперь глухая угроза.
— Нет.
— А вам знакомо название «Мясные ряды»?
— Понаслышке.
Это были мясные лавки, расположенные повсюду — одна находилась на бульваре Вольтера, недалеко от дома Мегрэ, — против которых мелкие торговцы выступали без всякого результата.
— Это я. А вы слышали об «Экономных рядах»?
Смутно. Еще одна сеть лавочек в рабочих кварталах и в пригороде.
— И это опять я, — заявил Фюмаль с вызовом во взгляде. — А вы знаете, сколько миллионов стоят эти два предприятия?
— Это меня не интересует.
— Я стою также за «Северными мясными рядами», администрация которого находится в Лилле, и за Ассоциацией мясников, чья контора на улице Рамбюто.
Мегрэ чуть было не сказал, глядя на жирного мужчину, сидящего в кресле: «Ну это же очень много мяса!»
Он сдержался, предчувствуя, что это дело будет еще более неприятным, чем исчезновение миссис Бритт. Он уже ненавидел Фюмаля, и не только из-за воспоминаний об отце — этот человек был слишком уверен в себе, той наглой уверенностью, которая оскорбительна для простых смертных. И в то же время под этой маской можно было угадать некоторое беспокойство и даже, может быть, нечто вроде паники.
— А вы не спрашиваете себя, зачем я пришел сюда?
— Нет.
Это еще один из способов вывести людей из себя: быть абсолютно спокойным, инертным. Во взгляде комиссара не было ни любопытства, ни интереса, и это начало выводить его собеседника из себя.
— А вы знаете, что у меня достаточно большое влияние, чтобы сместить чиновника, какое бы высокое положение он ни занимал?
— Ах так!
— Даже чиновника, который считает себя очень важным.
— Я слушаю вас, господин Фюмаль.
— Заметьте, что я пришел сюда как друг.
— Ну и что дальше?
— Вы сразу повели себя…
— Вежливо, месье Фюмаль.
— Предположим! Как вам будет угодно. Если я захотел поговорить именно с вами, так это потому, что подумал… Вследствие нашей старой дружбы…
Они никогда не дружили, никогда не играли вместе.
Впрочем, Фердинанд Фюмаль не играл ни с кем и все перемены проводил в одиночку, забившись в угол.
— Позвольте мне заметить в свою очередь, что у меня много работы.
— У меня еще больше работы, чем у вас, но я все же приехал к вам. Я мог бы вас пригласить в одну из моих контор…
К чему спорить? Фюмаль был знаком с министром, которому оказал кое-какие услуги, как и, без всякого сомнения, другим политикам, а это кое-что значило.
— Вы нуждаетесь в помощи полиции?
— Да.
— Я вас слушаю.
— Естественно, все, что я вам скажу, должно остаться между нами.
— Если только вы не совершили преступления…
— Не люблю подобных шуток.
Мегрэ, вне себя, встал и подошел к камину, с трудом сдерживаясь, чтобы не вышвырнуть посетителя за дверь.
— На мою жизнь покушаются.
Мегрэ чуть было не сказал: «Оно и понятно», но сделал над собой усилие, стараясь казаться спокойным.
— Вот уже около недели я получаю анонимные письма, на которые сначала не обратил никакого внимания.
Такие значительные люди, как я, должны быть готовы к тому, что вызывают зависть, а иногда даже ненависть окружающих.
— Письма у вас с собой?
Фюмаль достал из кармана такой же пухлый бумажник, какой когда-то был у его отца.
— Вот первое. Я выбросил конверт, так как не знал его содержания.
Мегрэ взял письмо и прочитал следующие слова, написанные карандашом: «Ты скоро сдохнешь».
Он положил письмо на стол и спросил:
— Что в остальных?
— Вот второе, я получил его на следующий день. Я сохранил конверт, на котором, как вы увидите, стоит штамп почтового отделения в районе площади Оперы.
На этот раз в письме, также написанном карандашом, печатными буквами, говорилось: «Я тебя достану».
Были еще и другие, которые Фюмаль держал в руке и одно за другим протягивал комиссару, сам вынимая их из конвертов.
— На этом я не могу разобрать штамп.
«Считай свои последние дни, сволочь».
— Я думаю, что вы не имеете ни малейшего представления, кто отправитель?
— Подождите. Всего их семь, последнее пришло сегодня утром. Одно из них было опущено на бульваре Бомарше, другое — в главном почтовом отделении улицы Лувр, и, наконец, третье — на авеню Терн.
Содержание писем было несколько различным.
«Тебе не долго осталось жить».
«Пиши завещание».
«Подлец».
И наконец, в последнем говорилось то же, что и в первом: «Ты скоро сдохнешь».
— Вы мне доверите эту корреспонденцию?
Мегрэ выбрал слово «корреспонденция» специально, не без иронии.
— Если это поможет вам обнаружить отправителя.
— Вы не думаете, что это шутка?
— Люди, с которыми я общаюсь, в большинстве своем не способны на шутки подобного рода. Что бы вы обо мне ни думали, но я не из тех, кого легко испугать. Видите ли, такого положения, как мое, не добиваются не нажив себе врагов, и я их всегда презирал.
— Зачем вы пришли?
— Потому что, как гражданин, я имею право быть защищенным. Я не хочу быть убитым, даже не зная, откуда ветер дует. Я говорил об этом с министром, и он мне сказал…
