— Он жил очень просто и размеренно. Я вела его хозяйство.
— Взгляните, нет ли у него в кармане кошелька, сержант.
Тот состроил гримасу, но послушался, сунул руку в карман умершего и вытащил кошелек, в котором было несколько сотен франков и удостоверение личности.
«Рене Буве, родился в Вимилле, Па-де-Кале, 15 декабря 1873».
На краю тротуара остановился автомобиль; доктора, который, должно быть, вышел из него, задержал внизу Фердинанд.
На другой стороне лестничной клетки мадам Сардо оставила дверь полуоткрытой, и из нее тянуло жареным луком.
Врач с комиссаром были примерно одногодки, оба лет сорока пяти или чуть больше.
— Как поживаешь?
— Спасибо, а ты?
— Что тут?
— Хозяин квартиры умер полчаса назад, на набережной, где рылся в старинных гравюрах.
Врач раскрыл сумку и начал осматривать тело, тем временем комиссар задавал вопросы консьержке.
— Я бы удивился, если бы все же не объявились наследники. Вы не знаете, получал он пенсию?
— Никогда не говорил об этом.
— А почту получал?
— Даже рекламу не приносили.
— Газеты?
— Покупал сам в киоске.
— Но у него были средства?
— Без сомнения, да. Он не роскошествовал, но все необходимое у него было.
— А где он ел?
— Часто здесь. Он любил стряпать. За этой дверью есть маленькая кухонька с газовой печкой. А иной раз обедал в ресторане на острове Сен-Луи, в «Бель-Этуаль».
Врач с удовлетворенным видом вышел из спальни:
— Могу сразу подписать разрешение на похороны.
— Сердце?
— Разумеется. Кто будет заниматься погребением?
Консьержка переводила взгляд с одного на другого, наконец приняла решение:
— Мы.
— Кто это вы?
— Я и жильцы. Мы все очень любили его. Тут многие разъехались на каникулы, но как-нибудь управимся.
— А деньги?
— Может быть, мы сможем обойтись тем, что у него в кошельке?
— Думаю, вам не придется брать на себя этот труд: когда новость появится в газете, обнаружится родня.
Она, похоже, думала совсем иначе, потому что в ответ только пожала плечами.
— Возьмите, пожалуйста, из шкафа белье, которое вам понадобится, потому что я тут все опечатаю.
Врач ушел. Комиссар с сомнением смотрел на лубочные картинки, думая, не опечатать ли их тоже, но потом решил, что дело того не стоит.
— Я, возможно, пришлю кого-нибудь сегодня к вечеру или завтра утром, чтобы дать вам указания.
Настал час аперитива, и из всех маленьких парижских кафе запахло анисом. Крохотные силуэты все еще виднелись на башнях Нотр-Дам, туристические автобусы по-прежнему стояли перед папертью.
На улице Реомюра молодой американец вышел из лифта и затерялся в коридорах редакции толстой вечерней газеты. Его гоняли из одной комнаты в другую, не понимая, чего он хочет, но он, упрямый, все никак не мог успокоиться и наконец набрел на маленького, торопливого молодого человечка, который рассмотрел протянутую ему фотографию.
Человечек в свою очередь устремился в другие комнаты, и, пока американец увидел его снова, прошло не менее получаса.
— А! Да-да. Это вы! Сейчас вам подпишут чек. Идите за мной.
Это было на другом этаже, на краю другой сети коридоров. Чек был на сто франков, получать пришлось в кассе в самом низу, в холле, украшенном тяжеловесной позолотой.
Мадам Лельяр, консьержка, которую все звали просто мадам Жанна, уже не в первый раз обряжала покойника.
Она была невысокая, но и месье Буве был не крупнее и не тяжелее. Мадам Сардо отправила мальчишку играть во двор и время от времени приглядывала за ним в окно.
— Подумать только, он сказал «в морг»!
Красный и белый сургуч, пятнами лежавший на мебели, казался оскорбительным. Консьержка поднялась на пятый этаж, чтобы попросить Франсиса не играть сегодня на аккордеоне. Это был молодой темноволосый парень, очень вежливый, прекрасно воспитанный, который по вечерам играл на танцах на аккордеоне и дома часами повторял одни и те же мелодии.
— Не хотите зайти взглянуть? Он выглядит очень опрятно. Я бы поклялась, что он спит.
Он на секунду спустился, чтобы доставить удовольствие консьержке. Потом маленького Сардо отправили в ближайшую церковь — принести немного святой воды. Ему едва исполнилось одиннадцать, и исполнять всякие поручения для него было делом привычным. Что до самшита, то у мадам Жанны в изголовье постели всегда стоял стебелек, и она принесла его сюда.
— Уж куда лучше так, чем в морг. Сегодня вечером пущу по кругу список. — Таков был обычай: когда умирал жилец, каждый давал сколько-нибудь на венок. И букинисты с набережной тоже дадут, ведь месье Буве был их клиентом и так любил поболтать с ними. — Надеюсь, не объявится никакой скандалистки-племянницы или кого-нибудь в этом роде, чтобы все тут переделать по-своему!
Она ввела в курс событий даже мадам Орель, не выходившую из квартиры на втором этаже из-за своих опухших ног:
— Можно будет подтащить ваше кресло к окну, и вы увидите процессию.
Вот-вот жильцы, те, что не уехали отдыхать и были еще здесь, начнут подтягиваться один за другим, а все уже готово, спальня вымыта, ставни закрыты, обеденный столик накрыт белой скатертью, на нем миска со святой водой и самшит между двух свечек, их надо будет зажечь, когда войдут.
Фотография покойного появилась не в первом выпуске газеты, появившемся через полтора часа, и не в следующем, через три часа, а только в третьем, вышедшем почти сразу после второго, она была такой выразительной, что ее напечатали на первой полосе.
Месье Буве лежал, распростертый на тротуаре, сложив руки, и повсюду вокруг были разбросаны лубочные картинки, получившиеся так четко, что можно было даже разобрать, что на них изображено.
— Видели, мадам Жанна?
— Совести у них нет — человек не успел умереть, а уж давай его фотографировать!
«Рене Буве, старый библиофил, которого хорошо знали на набережной, скоропостижно скончался прямо у лотка, на котором листал гравюры».
В углу снимка можно было различить юбку букинистки и даже моток шерсти.
К пяти часам жара стала невыносимой, и флаг на сером каменном здании полицейского комиссариата на улице Пуасси безжизненно повис. Остановилось голубое такси. Из него вышла дама в годах, казавшаяся очень возбужденной, и обратилась к охраннику:
— Я хочу видеть комиссара.
Он пропустил ее. Он знал, что комиссар только что вышел, но это его не касалось. Люди ожидали очереди в бюро, на вытянувшейся вдоль стены скамейки, под доской информации.
