Сама она тоже волновалась, хотя и изо всех сил пыталась скрыть.
Какое-то время всё оставалось тихо. Ирина Ивановна даже рукой махнула – мол, занимайтесь, господа кадеты, чем хотите, – когда стены корпуса содрогнулись от близкого взрыва.
И сразу же часто-часто захлопали совсем рядом выстрелы, нестройные, но во множестве. И было их куда больше, чем во время сентябрьских беспорядков. А ещё после сквозь толстые стены корпуса пробился многоголосый человеческий вопль, перекрывший даже частую стрельбу.
Началось. Буднично, внезапно, безо всяких грозных предзнаменований. Словно совсем рядом заворочался спавший исполин – Гулливер среди лилипутов, – играючи ломая и опрокидывая то, что казалось крепче гранита.
Кадеты высыпали из комнат, сбившись вокруг Ирины Ивановны, которая сидела донельзя бледная, зачем-то сунув правую руку в ридикюль.
Ещё один взрыв, теперь уже совсем рядом. Правда, стёкла выдержали. Третий. Четвёртый.
– Гранаты… – бескровными губами прошептала госпожа Шульц.
Вновь крики. Отчаянные, полные ужаса – так закричала как-то кошка Муся, ещё в Елисаветинске, когда её загнала в угол стая бродячих псов. На счастье, Федя Солонов тогда случился рядом, и в руках его оказалась увесистая сучковатая палка, после чего стая с позором ретировалась, а несчастная кошка была спасена.
А сейчас, казалось, кричали сотни, если не тысячи человек.
Выстрелы слились в сплошной треск, словно там, рядом с корпусом, шёл жестокий бой, словно целая японская дивизия оказалась здесь, неведомыми силами перенесённая из Маньчжурии.
– Ирина Ивановна! Что ж такое? – не выдержал Севка Воротников.
Та не успела ответить. Грянуло вновь, и за окнами заплясали алые сполохи, где-то поблизости начинался пожар.
– Что это? – беспомощно повторил Севка.
Голова госпожи Шульц поникла.
– Мятеж, мальчики… – как-то совсем по-домашнему выдохнула она. – Это мятеж. Попытка. Революция…
– Мы умеем стрелять. – Федя сжал кулаки. – Мы можем…
– Оставаться здесь! – прикрикнула Ирина Ивановна. – Это самое большее, что можно сделать. Это…
Двери ротного зала распахнулись, ввалилась нестройная толпа кадет седьмой роты, безо всяких церемоний загоняемая парой дядек-фельдфебелей.
– Петька! – Фёдор вскочил, завидев друга.
Да, каким-то образом тут оказалось множество успевших вернуться из увольнительных. Глаза у всех очумелые, все взъерошены, растрёпаны, у Льва Бобровского почти оторван рукав шинели.
– Вот, Ирина Иванна! – безо всяких церемоний крикнул один из дядек. – Прорвались мальчишки, значит!
– Откуда прорвались? Что там происходит, Фаддей Лукич?
– Леворюция, барышня! Чистой воды леворюция! – откликнулся старый солдат. И, махнув рукой, затопал вниз по лестнице.
– Революция… – побледнев, повторила Ирина Ивановна. И, словно разозлившись сама на себя, встряхнулась, пристукнула кулачком по спинке кресла.
– Новоприбывшие господа кадеты! Становись! Равняйсь! Смирно!
Хоть и в шоке, но господа кадеты приказ выполнили.
– Та-ак! Кадет Ниткин! Выйти из строя!
Петя повиновался, и у него даже получилось это несколько лучше, чем у мешка с картошкой.
– Кадет Ниткин. Доложите мне – и всем остальным – обо всём, чему стали свидетелем.
Петя судорожно кивнул. И принялся рассказывать.
…Оказывается, часть поездов до Гатчино отменили, и немало кадет, проводивших увольнительную в столице, возвращались в одно и то же время.
…Ещё с утра воскресенья в столице сделалось неспокойно. В неурочное время и безо всякого порядка раздавались заводские гудки. Петиному опекуну, генерал-лейтенанту Сергею Владимировичу Ковалевскому протелефонировали, что одновременно началась забастовка на многих заводах столицы, за исключением нескольких главнейших, где не так давно были повышены расценки. Генерал сообщил семейству, что Пете надо немедля вернуться в корпус, довёз на автомоторе до вокзала и посадил на поезд. По пути, особенно в рабочих кварталах вдоль Обводного канала, внимательный Петя замечал немалое брожение – на улицу высыпало множество народа. Иные валили фонарные столбы и выворачивали камни из мостовой.
Однако на самом вокзале всё оставалось более или менее спокойно, полиция наблюдала за порядком. Поезд долго не подавали; Петя заметил других кадет-александровцев, а потом его окликнул Лев Бобровский. Чуть позже появился и Костя Нифонтов. В общем, только из седьмой роты в поезде набралось их два десятка. Остальные уехавшие в столицу, очевидно, собирались возвращаться позже.
Поезд шёл медленно. Проводник сообщил, что, дескать, «депутации к государю следуют, состав за составом, оттого и задержки!».
И тем не менее на перрон гатчинского вокзала они выбрались, ещё ни о чём не подозревая.
…Привокзальная же площадь оказалась забита народом. Люди втягивались в устья Ксенинской и Георгиевской улиц, разворачивали транспаранты и трёхцветные флаги – бело-сине-красные гражданские, а не соболино-золото-серебристые имперские. Полиции видно не было, но, казалось, всё пройдёт мирно. Петя услыхал, что, дескать, «народ царю петицию несёт». Кадеты – и седьмой роты, и других, случившиеся в том же поезде, – сбились вместе, и старший среди них, кадет-вице-фельдфебель первой роты, приказал построиться, двинувшись к корпусу походным порядком, но не напрямик, а сперва по Ольгинской улице вдоль железнодорожного пути, и потом через Приорат пробраться на Конюшенную, откуда уже и в корпус.
Так и поступили; какое-то время казалось, что всё пройдёт благополучно, поскольку толпы народа следовали в ином направлении, ко дворцу; кадеты же от него удалялись.
Им удалось пробраться в Приорат, перемахнув для этого ограду; тут Петя потупился, сообразив, что, наверное, для кадета лазать через забор в императорский парк не слишком-то хорошо, но Ирина Ивановна только рукой махнула.
– Парки для людей, а не люди для парков. Уверена, государь вас простит, да, собственно, он и за проступок это не сочтёт при таких-то обстоятельствах!..
Приободрившись, Петя поведал, что, благополучно миновав пустой заснеженный парк, их отряд оказался на границе Александровской слободы – рабочего района вдоль железной дороги.
– И вы туда полезли?
– Так точно! – вылез Бобровский, явно ревновавший Петю к свалившейся на него чести. – Кратчайшим путём, госпожа преподаватель!
– Можно Ирина Ивановна, – вздохнула госпожа Шульц. – И, как я понимаю, хорошо, что дело кончилось только полуоторванным рукавом, так, Лев?
– Они первые начали! – разом выпалили сразу несколько кадет.
