Ибо это, пожалуй, единственное и радикальное средство, которое может заглушить ее маниакальное и ежесекундное желание Drang nach Westen. Заглушить по крайней мере на какое-то время, до обеда, скажем, а если я очень постараюсь — так и до ужина.
Мама, зачем ты меня родила?
Мысли поганые были у меня, и настроение поганое, и жизнь какая-то поганая текла сквозь меня и рядом со мной последнее время. И еще я, как обычно с утра в воскресенье перед стандартной разговорной казнью во время сытного завтрака, размышлял о том, о чем рано или поздно начинает догадываться каждый женатый мужчина: раньше надо было думать. Перед тем, как жениться. Хотя она-то как раз ни в чем не виновата, — она не Зельда, а я не Скотт. Ибо женился я на ней, — что я понял, к сожалению, достаточно поздно, когда поменять ситуацию уже было не в моих силах, — только потому, что не женился на другой женщине. А точнее — она, та женщина, отказалась выйти за меня замуж.
Впрочем, возможно, все эти мысли возникали у меня сегодня утром лишь потому, что я отвратительно спал, — с потными невнятными кошмарами, и это не смотря на две таблетки нозепама, исправно запитые боржомом вчера, накануне перед сном.
Дверь за моей спиной слабо скрипнула, и большое зеркало охотно отразило рядом с моим наполовину оснеженным лицом ее лицо и фигуру: она была уже в легком утреннем макияже — чуть подведены глаза, чуть тронуты помадой губы, — всего чуть-чуть, всегда в самую меру — этого у нее не отнимешь. Свежее лицо, гладко причесанные светлые волосы и улыбчивое лицо милой домашней хозяйки, хранительницы очага, в отличие от моей заспанной перекошенной физиономии. Не в пример мне уже одета — просторная домашняя блузка и шерстяная серая юбка.
— Тебя к телефону, — спокойно сказала она.
— Кто? — спросил я, заканчивая скоблить подбородок.
Левая бровь у нее приподнялась и я сразу понял — ох, не к добру это.
— Я так понимаю, что она. Кажется, дорогой, она слегка не в себе.
Дверь закрылась. «Она». Так моя жена всегда называет только одну женщину, не смотря на то, что «она» всегда представляется, когда звонит мне по телефону.
Я содрал полотенце с крючка, мгновенно смахнул с лица остатки пены и вышел из ванной. Не могу сказать, что у меня сразу появилось плохое предчувствие, но уже подходя к телефону в прихожей, я ощутил какое-то непонятное беспокойство. Я мимолетно отнес его за счет неудачного воскресного утра, своего настроения и предстоящего разговора с женой. Впрочем, когда она мне звонила, что случалось весьма и весьма редко, к сожалению я всегда был неспокоен. Я взял со столика трубку, слыша, как на кухне со щелчком выскочили тосты из тостера.
— Слушаю, — сказал я, заранее зная, что каждое мое слово фиксируется на кухне.
— Это я, Сережа, — сказала она. — Извини, что я звоню тебе так рано…
Она умолкла. Слышно было отвратительно, слова заглушал какой-то пищащий треск — она явно звонила из автомата. Но все равно — голос у нее сейчас был угасший и абсолютно чужой, она говорила с трудом, словно не находя слов. Если бы жена не сказала, кто звонит, я бы скорее всего не узнал ее. Вот именно тогда до меня и дошло, — с ней случилось нечто не просто плохое, а ужасное. А что именно — я и представить себе тогда не мог.
— Что случилось? — так и спросил я.
— Мне нужно… Мне нужна твоя помощь.
— Так что случилось? — я повысил голос. У меня было такое ощущение, что она теряет сознание. — Где ты?
— Я… Я на площади Толстого. Я не могу больше говорить… Приезжай.
Я услышал гудки отбоя. Положил трубку, глубоко вздохнул, медленно сосчитал про себя до десяти. Прошел на кухню и сказал как можно спокойней, глядя на жену:
— Я должен ехать. Встреча. Ты знаешь, с кем. Я приеду — и тогда ты скажешь мне все, что ты об этом сейчас думаешь. Я буду готов тебя выслушать. Но только, пожалуйста, не сейчас — слишком неподходящий момент.
И самое удивительное, что она, посмотрев на меня своими широко расставленными глазами, беззлобно и мягко сказала, кивнув головой:
— Конечно, дорогой. Поезжай, коли надо.
* * *
Знакомый желтый плащ я заметил из окна машины, едва завернув на площадь. Она подпирала, словно столбик, серую облупившуюся стену старого дома, обеими руками зажимая воротник плаща на горле. Площадь была по воскресному почти безлюдна; так, одинокие прохожие — то ли слишком ранние, то ли слишком запоздавшие, спешащие под зонтиками по своим утренним делам.
Я затормозил и приткнулся к тротуару прямо возле нее, но она даже не повела головой. Все так же стояла, незряче глядя куда-то вдаль — сквозь меня, сквозь дома, дождь и людей. Я выскочил из машины и в два прыжка оказался возле нее. Схватил ее за плечи. Она вся дрожала, не обращая ни малейшего внимания на мое присутствие. Кажется, она вообще не понимала, что кто-то дотрагивается до нее.
— Это я, Оля, — сказал я, слегка ее встряхивая. — Ты меня слышишь? Что случилось, Оля?!
Она медленно подняла на меня круглые, неподвижные, абсолютно безумные глаза. Рот у нее был чуть приоткрыт, губы подергивались и я отчетливо расслышал мелкую дробь, которую выбивали ее зубы. Вдобавок она так вцепилась пальцами в воротник плаща, что костяшки побелели и сами пальцы тоже тряслись. Было полное впечатление, что она спятила, я никогда в жизни ее такой не видел. От ее вида самому можно было рехнуться, и я почувствовал, как первобытный страх волной пробежал у меня по спине.
— Что случилось, Оля? — Я снова встряхнул ее, уже сильнее. — Говори же! Что-то случилось? — Я повысил голос. — Что? Почему ты молчишь?
В глубине ее глаз медленно проявилось понимание того, что перед ней кто-то стоит. Потом я увидел — до нее дошло, что это я. Губы ее беззвучно шевельнулись.
— Что? — я наклонился к ней. — Я слушаю тебя!..
— Увези меня…скорей… — скорее не услышал, а прочитал я по движению ее губ.
Лицо ее побелело и она стала обмякать, валиться на меня своим долгим телом, ломаясь, словно марионетка, у которой одним движением ножниц пьяный злобный кукловод перерезали все нити. Я едва успел ее подхватить, как она потеряла сознание. Конечно же сначала я растерялся, — а кто не растерялся бы на моем месте, — но тут же у меня мгновенно сработал профессиональный рефлекс. Я опустился вместе с ней на колени прямо на потрескавшийся мокрый асфальт тротуара, уложил к себе на одно колено и опустил вниз ее голову, чтобы кровь прилила к мозгу. Я прислонился к ее груди, прислушался — сердце работало редко, но ритмично. Это был обморок, но какой-то странный. Да и выглядела она очень и очень странно. Плохо она выглядела. Я не знал, что и думать, все мои знания по этой части составляли клочки давно забытых институтских курсов. В конце концов я хирург, а не врач «скорой помощи». Я мельком подумал, что может быть, она отравилась — это ведь совсем несложно в наше дивное время. Потом в голову пришла мысль, что она может быть беременна. От этой мысли мне стало еще муторней. Я похлопал ее по щекам. Но она не двигалась. Мой взгляд скользнул вниз и замер.
