готовностью кивнул:
− Да без бэ, родной! Какая тема-то?
Душу переполняли ништяки, и он был готов раскачать любую движуху – полететь на бутылке «Жигулей» в космос, трахнуть в пасть акулу, лечь вместо Темыча в могилу.
– С бывшей моей спросить надо, – Темыч чиркнул оттопыренным большим пальцем по горлу. – Ведет себя как мразота, ебется со всякими чмырдосами, про меня хуйню всякую рассказывает. Прикинь, какой пиздец лютый.
Никитос помрачнел.
– За такое и захуярить не впадлу. На крайняк – отпиздить до упора.
– Тогда двинули?
Темыч улыбался, пытливо заглядывая в душу, и Никитос знал, что задинамить его – это как навалить полные штаны поноса при тех самых сисястых телочках, а потом лихорадочно слизывать говно языком, пытаясь навести чистоту. За родную кровь он был готов на что угодно и против кого угодно. Темыч, братуха…
Поэтому он улыбнулся в ответ и встал рядом с Темычем.
– Двинули!
Спустя пять минут они подошли к нужной двери. Темыч встал сбоку, а Никитос спрятал за спину руку с «розочкой», сделанной из пивной бутылки. Темыч это одобрил: «К бабам надо ходить с флорой!».
Дверной глазок потемнел, и после короткой паузы раздался недовольный голос Людки – бывшей Темыча.
– Чего тебе?
– Я это… должок притараканил, – нашелся Никитос. – Косарик. Я хоть и синий тогда был, но помню, как ты меня реально выручила. И сверху мальца накинул, за уважуху.
Никитос не сомневался, что Людка откроет. Она и за рубль одноглазому последний глаз высосет, что уж про халявный косарь с довеском говорить…
– Ой, а я все жду-жду, когда отдашь… – затараторила Людка, и Никитос услышал, как она открывает замок. – А я тебе разве не два давала?
Дверь открылась. Никитос шагнул вперед и ткнул как штепселем в розетку «розочкой» Людке в губы, чтобы она заглохла; с силой провернул кисть. Стекло скрежетнуло о зубы, превратив мягкую пухлую плоть в кровавую рванину, и раскурочило верхнюю десну.
Карие глаза Людки полезли на лоб, она утробно сказала «ы-ы-ы!» и попятилась, вскидывая руки к лицу. Никитос оскалился, шагнул за ней. Подошва его кроссовка от души въехала Людке ниже начинающих отвисать «мячиков» с выпирающими даже через халатик сосками. Ее согнуло и отбросило к стенке.
– Красавелла, братан! – оценил Темыч старания Никитоса. – Разгон заебись, теперь главное – по тискам не бить! Газуй, блядь!
Он закрыл дверь, а Никитос сгреб Людку за растрепанное каре и потянул вверх, заставляя встать. Людка выпучила глаза и прерывисто, тоненько выла, кровь текла на короткий шелковый халатик, выставлявший напоказ аппетитные загорелые ляжки – ничуть не хуже, чем у шалав в Интернете. Никитос невольно сглотнул слюну, чувствуя, как начинает твердеть член.
Темыч словно прочитал его мысли.
– Братан, успеешь! Хуярь суку, радуй сердце! Ебальник ей под хохлому распиши, наведи красотищу!
Никитос улыбнулся так, что Людкино лицо стало неузнаваемым от ужаса. Он не знал, что такое «хохлома», но чуйка сигналила – это типа сделанной ломом хохмы, что-то мощное, злое и ржачное. Лома у Никитоса не было, и он саданул «розочкой» Людке в ухо. Та заверещала, брызгая кровавыми слюнями.
– Хули ты вякаешь! – возмутился Темыч. – Привыкла, что только хуем тыкают? Отвыкай, блядища!
Никитос отпустил волосы и схватил Людку за горло, прижал к стене. Верещание превратилось в хрип. Никитос «розочкой» вспорол кожу на лбу Людки, вторым движением содрал длинный узкий лоскут, а потом начал резать лицо – скупыми, прицельными взмахами. За спиной одобрительно покрикивал Темыч, и это придавало Никитосу сил и вдохновения.
Десяток тычков и взмахов превратили лицо Людки в заковыристый иероглиф, на который не пожалели красных чернил. От курносого носа остался белеющий хрящом огрызок, на месте левой щеки была дырка с рваными краями, кусок кожи с бровью шторкой закрыл правый глаз.
После очередного удара Людка обмякла и сползла на пол. Никитос бросил «розочку», схватил Людку за руки, потащил в комнату.
– Ништяк отхуярил! – заржал Темыч. – Теперь можно и отодрать!
– Да она пиздец теперь страшная, – пробурчал Никитос. – Прям хоть пакет надевай…
Он отпустил Людкины руки, и она мешком упала на пол, звучно ударившись головой. Грудь еле заметно двигалась: значит, живая.
Темыч хлопнул Никитоса по плечу.
– Пакет – это хуйня. Сейчас конкретно все порешаем: пять сек, братан.
Он ушел на кухню и быстро вернулся с большим ножом. Протянул его Никитосу.
– Отъебашь ей голову и впердоливай, пока тепленькая.
Никитос замешкался. В голове смутно забрезжило сомнение в том, что все сделанное им с Людкой – правильно и необходимо.
– Чувак, какие-то непонятки? – Темыч внимательно посмотрел ему в глаза, улыбнулся, и сомнение улетело к чертовой матери. Член встал столбом, сладко заныл от желания присунуть Людке не меньше, чем до сердца. Рука Никитоса сама взяла нож, приставила лезвие к горлу Людки. Вторая ладонь плотно прижала голову к полу.
Раз! – Никитос с силой провел ножом по горлу Людки, и с обеих сторон клинка хлынула кровь. Нож был наточен круто, резал как меч-кладенец – холодец, и Никитос заулыбался во весь рот: когда дело делается четко – это ж приятно, как ни крути!
Людка выгнулась, судорожно царапнула пальцами ковер и тут же обмякла. Никитос быстро добрался до шейных позвонков, перехватил голову за волосы, оттянул назад и начал бить лезвием по кости. Кровь заливала ковер, ручка ножа норовила выскользнуть из кулака, но Никитос на останавливался.
Он ударил в очередной раз, и голова осталась у него в руке.
– Нормалек, братан! – хлопнул в ладоши Темыч. – С мозгами у нее все равно напряг был, а так еще и пиздеть не будет.
Никитос кивнул, откинул голову Людки в угол, и начал торопливо стаскивать с нее трусы. Член разве что не вибрировал, требуя разрядки. Никитос перевернул Людку на живот, вжикнул молнией ширинки, макнул ладонь в кровь – вместо смазки.
Навалился на труп, с наслаждением и до упора вошел в теплое, начал трахать, постанывая от кайфа.
Темыч куда-то пропал, но Никитосу было глубоко фиолетово. Безголовая Людка чуть дергалась в такт толчкам, и настроение Никитоса взлетало выше небоскреба.
***
Баба Зина подошла к дому и досадливо поджала сухие тонкие губы.
Клятый «Мерседес» бритоголового супостата опять стоял перед самым подъездом, разве что не упираясь в дверь.
«Да чтоб тебе его спалили к лешему! – в сердцах пожелала баба Зина. – Ирод ты лысый, ни капелюшечки уважения к людям!»
Для своих семидесяти семи баба Зина была крепкой, картошку на шести сотках лопатила сама и ведра с ней тягала не из последних сил. Но бритоголовый мордастый сосед втрое младше ее выглядел тем, с кем ей
