это я все о грустном. Наливай еще, капитан. Выпьем за наших подруг, именно подруг, потому что слово жена я не люблю. Какое-то пресное оно, скучное, обыденное. В нем нет романтики, радости, надежды. Что-то вроде балласта, который нужен, чтобы не опрокинуться, а нужда пропадет, и откатать не жалко. То ли дело парус — романтика! Вот и слово подруга тоже на "П" начинается.
Эти слова показались Велеву обидными. Про аристократов торгового флота он последнее время наслушался, часто приходилось иметь дело с рыбаками, и не обижался, но жен моряков лоцман обижал незаслуженно.
— Ну, положим, на "П" многие слова начинаются, — ему захотелось ответить лоцману как можно убедительней. — Подлость, предательство, к примеру, но романтикой от них и не пахнет, хотя я лично тоже люблю слово подруга, но и жена для меня слово не обидное, а с балластом ты перегнул. Не будь ее, еще не известно, как бы ты пережил свой уход на берег. Для меня только одно словосочетание — ППЖ, полевая походная жена, кажется оскорбительным, хотя, как видишь, там даже сразу два П. Вот тебе и парус! Давай-ка, выпьем за всех, кого мы любили и тех, кто любил и любит нас, кому любовь наша не принесла горя и разочарованья.
— Хорошо сказал, Михалыч. Я согласен, — лоцман залпом выпил свой коньяк. — Ты всегда умел сказать во время хорошие слова, за это тебя и любят.
— Я не подруга и не жена, — перебил капитан. — Любить меня бесполезно, а от уважения не откажусь. Уважение — это благодарность за то хорошее, что ты сделал для других. Любовь слепа, прощает все, и хорошее, и плохое, а уважения можно добиться только хорошими делами.
Бутылка пустела, лоцман быстро хмелел, видимо усталость от трех дней вахты брала свое. Он попробовал встать, но ноги не слушались. Смущенно улыбаясь, он погладил колени.
— Вот видишь, совсем ноги не слушаются, лоцмана они, как волка, кормят. За трое суток так набегаешься, кажется, ступни отвалятся, и колени больше не согнутся. В старое время больше суток работать не разрешали, а сейчас и неделю рад стоять, лишь бы заплатили. За работу зубами держаться приходится. Только теперь и поймешь старую пословицу — работа дураков любит, а по нынешним временам добавляют еще, что умных теперь не на всякую работу берут. Давай-ка, соснем чуток до утра.
Лоцман открыл дверь в комнатушку для отдыха и рухнул на койку, заснув на лету. Велев убрал стол, помыл чашки, заварил еще кофе. Опьянение не приходило, и он понял, что заснуть уже не сможет. Тяжесть в левой стороны груди утихла, немного отдавая под левую руку. После многочисленных медицинских курсов он понимал, что причиной все же сердце, и, открыв лоцманскую аптечку, нашел и принял таблетку валидола, зная, что это вряд ли поможет. Коньяк все же сделал свое дело, думать ни о чем не хотелось, гнетущее состояние прошло, и он решил прогуляться по ночному Пярну.
В отличие от столицы, здесь это было безопасно даже ночью, к тому же причал находился в самом центре города, у моста через реку. Снегопад прекратился, только ветер, сменив направление, нес гораздо более теплый воздух с моря, отчего потяжелевший снег уже не срывался в метель. Он прошел мимо театра к автобусному вокзалу как раз, когда ночной экспресс Рига-Таллин подошел к остановке. Появилось желание сесть в него и уехать, оставив машину, но он удержался и, взяв в кафе, салат, сосиски для завтрака, пошел вдоль берега реки обратно в лоцманскую.
Ветер стих ненадолго, как бывает всегда, когда приходит центр циклона. Тучи на некоторое время исчезли, открыв небо с тусклыми из-за высокой влажности звездами. Город спал, изредка через мост проносились легковые машины и междугородные автобусы. На голых ветвях деревьев сквера и мачтах на мосту горели гирлянды рождественских огней, еще не убранных после новогодних праздников. В воздухе быстро теплело.
— Ветер сменится на западный, — невольно подумал Велев. — Опять нагонит в Пярнуский залив весь лед, напрессует его и сломает ледовый канал. Достанется ребятам. Маломощные суда будут застревать в этой каше, как мухи на липучке. Провести их в порт можно только методом толкания или на буксире. И то, и другое хлопотно и небезопасно. Буксиры теперь мощные и при толкании не избежать повреждений корпуса судов, поэтому опытные капитаны предпочитают либо стоять, либо идти на буксире по одному. Темпы проводки резко падают, портовики нервничают, жалуются капитану порта и судовладельцу. Капитану ледокола формально предоставляется право самому решать в таких случаях, что и как делать, но рыночная экономика внесла свои коррективы и безопасность мореплавания уступает теперь перед материальной выгодой.
Пока он прогуливался, у причала уже ошвартовался теплоход с высокой современной надстройкой и мощной аппарелью в средней части судна. Она лежала на причале, открыв широкий зев портала, ярко освещенного мощными прожекторами. Чрево трюмов в ночном освещении казалось непомерно большим для этого стометрового судна. Матросы, одетые в фирменные меховые комбинезоны, в серебристых касках, убирали палубу и проверяли работу огромного лифта, способного поднять на верхние палубы трейлеры весом в десятки тонн. Двое из них на причале оббивали лед с аппарели деревянными кувалдами — барцелями, чтобы не повредить краску, и он невольно вспомнил, как делал это когда-то сам на лесовозах зимой в портах Белого моря. Не удержавшись, ради любопытства подошел ближе.
Матросы были совсем молоденькими, почти мальчишками, и отсутствие опыта в работе, замещали огромным рвением, из чего легко было определить, что это практиканты, как теперь говорят, кадеты. Один из них, который повыше, взглянул на него недовольным взглядом и произнес на хорошем английском: — Проходите, вы нам мешаете.
Второй, небольшого роста с пухлыми щеками, румянец на которых был виден даже при электрическом освещении, возразил на русском: — Ты что, Леша. Видишь, он в форменной одежде. Наверное, работник порта. Смотри, у него, эмблема "PKL", значит он здешний, портовской.
Логика выдавала в маленьком человека любознательного и находчивого. Велев улыбнулся и ответил: — Почти угадали. Вот только эмблема, как вы выразились, означает мою принадлежность к одной эстонской буксирной компании.
— Точно. Я вспомнил, на трубе у ледокола, который нас привел, была такая же, — произнес кадет и тут же добавил: — А вы кто?
Вопрос кадета застал его врасплох. Привыкший всегда отвечать правдиво на этот вопрос, он даже растерялся от неожиданности, впервые в жизни не сразу сообразив, как ответить.
— Бывший капитан, теперь на пенсии, — сказал он, и сам удивился произнесенным словам.
Высокий, все такой же серьезный, произнес неожиданно: — Отец
