дверями с этими надписями кто-либо был»[2].
Махно шел по длинному коридору и прислушивался – не зазвучат ли где за дверями голоса? Наконец он остановился около одной двери, за которой шумели, голоса доносились очень отчетливо, были они возбужденными, громкими – люди, сидевшие в этом кабинете, спорили.
Недолго думая, Махно толкнул дверь, но потом, что называется, на лету перехватил ее, закрыл: а вдруг он помешает спорящим, окажется лишним, и тогда плакало его бесплатное – может быть, даже кремлевское жилье.
Он повернул назад, вновь двинулся по длинному, застеленному старой ковровой дорожкой коридору. Дошел до двери, на которой было написано «ЦК партии», аккуратно постучал.
Услышал глуховатый, словно бы прихлопнутый тяжелой доской голос:
– Войдите!
Махно вошел. В просторном, заваленном бумагами кабинете сидели три человека: Загорский, которого Махно видел не далее, чем позавчера, на одном из большевистских митингов – попал туда случайно, хотя было ему очень интересно (Загорский очень темпераментно и громко выступал на митинге), Бухарин – человек с жиденькими волосами, словно бы приклеенными к темени, и человек, очень похожий на Свердлова, то снимавший с носа пенсне, то надевавший его обратно – «окуляры» ему не так давно отремонтировали, сделали сжим слишком жестким, и он никак не мог привыкнуть к нему, переносица у него была красной. Но это был, как потом выяснилось, не Свердлов.
Все трое подняли головы, посмотрели на Махно.
Тот, похожий на мальчишку, по-мальчишески простудно шмыгнул носом, спросил напористо, учительским голосом – он полжизни стремился, чтобы быть учителем, преподавать детям историю, либо географию, из наук он еще признавал математику, но робел перед нею, – а цели своей так и не достиг:
– Граждане, скажите, где находится ВЦИК Советов?
Один из сидевших – Бухарин, – поднялся со стула, сделал это проворно, поправил на голове тощий слой волос, плотно приклеившийся к темени:
– Я сейчас ухожу, – сказал он, – и покажу этому товарищу, – Бухарин стремительно наклонил голову в сторону Махно, движения у него были по-птичьи быстрыми, отточенными, – где находится ВЦИК.
Он подхватил свой старенький сморщенный портфель, сунул его под мышку и направился к двери. Махно церемонно поклонился остающимся, сказал: «Спасибо всем», – и вышел вслед за Бухариным в коридор.
Тишина в коридоре царила мертвая. Будто в подземелье.
– Вы откуда, товарищ? – спросил Бухарин.
– С Украины, – ответил Махно.
Стремительный шаг Бухарина увял, он переспросил удивленно:
– С Украины?
– Да, с Украины.
– Интересно, интересно… На Украине сейчас царит террор, на всех железнодорожных станциях – виселицы… Как же вы добрались до Москвы?
– Сложно. Кое-где приходилось надевать офицерские погоны, кое-где – снимать.
– Понятно, понятно… – скороговоркой произнес Бухарин, поддернул портфель, выскользнувший было у него из-под мышки. Показал на дверь, расположенную в конце коридора: – Там вы, товарищ, можете узнать все, что касается ВЦИКа. – На прощание он приветственно поднял руку и проворным колобком покатился по лестнице вниз.
Махно подошел к двери, на которую указал Бухарин, деликатно постучал в нее. В комнате за столом сидела сонная большеносая девица с заторможенными движениями – наверное, она действительно не выспалась, прообнималась всю ночь с каким-нибудь лихим красногвардейцем… Медленно подняв выпуклые, наземного цвета глаза, девица спросила у Махно, чего ему нужно.
– Я хочу видеть председателя Исполнительного комитета Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова, – четко, ни разу не споткнувшись, оттарабанил Махно.
Девица молча уселась за стол, на котором стоял «ундервуд» – большая трескучая пишущая машинка, требовательно протянула к Махно руку, чтобы тот предъявил свой документ. Нестор неторопливо порылся в кармане, отдал ей свой гуляй-польский мандат, потом – ордерок, выданный ему в комендатуре, девица, сведя бровки в одну линию, записала его фамилию в толстую амбарную книгу и выдала квиток ответно, назвала номер кабинета, в который Махно должен был идти дальше, и вновь погрузилась в сонное состояние.
Свердлов, густоволосый, с надсеченным голосом, в пенсне, показался Нестору Махно более бодрым, чем девица из его секретариата. Тряхнув руку гостя, Свердлов спросил напористо:
– Товарищ, вы, как я понял, прибыли с нашего бурного юга… Чем вы там занимались?
В темных глазах его, под стеколышками пенсне, сверкнули живые огоньки – Свердлову действительно было интересно, что происходит на Украине.
Махно понял, что говорить нужно складно, умно – на Свердлова необходимо произвести впечатление.
– Занимался тем, чем занимаются широкие массы революционных тружеников украинской деревни. Трудовая украинская деревня, приняв живое, непосредственное участие в революции, стремилась к своему полному освобождению. В ее передовых рядах я, можно сказать, был всегда первым на этом пути. Лишь теперь, в силу поражения и отступления общего революционного фронта из Украины, я очутился временно здесь[3].
– Что вы, товарищ, говорите – этого быть не может, – не согласился с Махно Свердлов, – крестьяне-то у вас, на юге, – в большинстве своем – кулаки и сторонники Центральной рады.
– Не такие уж они и сторонники, – возразил Махно, он решил больше не придерживаться высокого «штиля» – высокий «штиль» может не только покорить, но и насторожить товарища Свердлова. – Если к крестьянам нашим попадет какой-нибудь деятель из нынешних киевских властителей – не миновать ему сука на высоком дереве. Будет болтаться на ветру, как рождественская игрушка.
– Гуляй-Поле, Гуляй-Поле… – В голосе Свердлова появились задумчивые нотки, на лбу собралась частая лесенка морщин. – Это какая же будет губерния?
– Верхнеднепровский уезд Екатеринославской губернии[4]. Село наше – волостное…
– Немцев у вас стоит много?
– Немцев мало. Они в основном в Киеве, да в Харькове располагаются, на квартирах задницы греют. У нас же – австро-венгерские экспедиционные войска, да отряды Центральной рады. Другого противника пока нет. Этих же мы колотим почем зря.
– Красногвардейские отряды тоже колотят их почем зря… Почему вы не поддерживаете их? – спросил Свердлов. – У нас есть сведения, что южное крестьянство заражено крайним украинским шовинизмом и встречает немецкие экспедиционные войска хлебом-солью, с особой радостью, как своих освободителей. Это так?
– Это не так, совсем не так! – Махно незаметно для себя начал горячиться. – У вас неверные сведения об украинской деревне. Я сам, лично, – Махно ткнул себя кулаком в грудь, – являюсь организатором нескольких крестьянских батальонов и что-то не помню, чтобы мы встречали австрияков хлебом-солью. От нашего хлеба с солью они бегают, как козы от чугунка с кипятком. И вообще, товарищ Свердлов, украинское крестьянство могло бы организоваться в могущественную революционную армию, только нам очень важно знать, что войну с немцами ведем не мы одни – есть еще и единый революционный фронт. А красногвардейские отряды, о которых вы говорите, – это не отряды, а, извините, недоразумение…
Свердлов вскинулся – ему сделалось неприятно:
– Это как так?
– Те отряды, что были у нас, вообще боялись отходить в сторону от железных дорог – они все время держались железок… Если видели, что бой разворачивается не в их пользу – мигом прыгали в вагоны и
