отказов. В противном случае сразу хватаются за маузеры – пиф-паф, и все дела – понеслась душа в рай, лапками засверкала. Отказать большевикам, Нестор, мне не удалось, вот и стал я управдомом…
Вольдемар Антони уехал в Италию наводить мосты между тамошними теоретиками и тутошними практиками; Семенюта – легендарный Саша Семенюта, к которому Махно относился с нежностью почти братской, покоился на кладбище под обычным деревянным крестом.
Оставались еще Иуда Рощин – говорливый умелец из молодых, но ранний, Алексей Боровой и старый друг по каторге Петр Андреевич Аршинов-Марин, секретарь союза идейной пропаганды анархизма…
Боровой здорово изменился, раньше он был человеком, сейчас стал невесть кем… Книжным червем, наверное. Библиотека его насчитывала несколько тысяч томов. Обычный человек, когда видел ее – пугался: слишком уж много тут было книжной пыли.
Гостя своего Боровой дальше порога практически не пустил – разговаривал с Нестором вначале на лестничной площадке, потом сжалился и пригласил в прихожую… А уж по части того, чтобы предложить усталому и голодному гостю стакан чаю с котлетой, либо пригласить отдохнуть на мягкий диван (после жесткой вагонной полки это было бы очень кстати) – извините, пардон! – об этом Боровой не то, чтобы не подумал, он такого просто допустить не мог.
Ушел Махно от Борового разочарованный.
Иуда Рощин опоздал на свидание совершенно безбожно – на целый час: если бы у Махно была шашка – зарубил бы Иуду. Распрощался Нестор с Рощиным с побелевшими глазами, а потом взял записную книжку, куда были внесены адреса всех московских анархистов, и вычеркнул оттуда Рощина, Борового и Черного.
Единственный, кто не подвел, не оставил в душе дырки, был Аршинов-Марин.
Аршинов-Марин чувствовал себя в Москве потерянным, каким-то чужим, жалким, и занимался Петр Андреевич не своим делом – читал работягам из трамвайного депо лекции о Льве Толстом.
Махно оглядел старого соратника с головы до ног и сказал ему, недовольно скашивая в сторону рот:
– Лучше бы вы, учитель, к нам в Гуляй-Поле приехали. Здесь вы никому не нужны.
Аршинов-Марин вскинулся, лицо у него сделалось обескураженным.
– Это почему же?
– Так мне кажется.
Старый каторжанин вздохнул.
– Ну что ж… Я готов.
– Погодите только немного, – сказал ему Махно, – мы малость разгребемся в Гуляй-Поле, кое-кого развесим на фонарях, и тогда – милости прошу.
– Я могу организовать толковую газету и стать ее главным редактором.
– Я это знаю.
– Могу наладить выпуск листовок.
– И это я знаю.
Махно почувствовал, что в Москве он – чужой человек. Все здесь незнакомое, недоброе, лица холодные, глаза цепкие, так люди и норовят всякого чужака вывернуть наизнанку, вплоть до карманов. Столичные анархисты помочь ему ничем не могут – слишком далеко они оторвались от простых людей.
– Эх, человеки, человеки, по одному носу и по два уха на каждого… – пробормотал Махно обескураженно.
Ни пулеметов, ни патронов он тут, увы, не достанет. Максимум, чем сумеет разжиться, – наручниками. Да и те будут висеть у него на руках. Махно это не устраивало.
Деньги, которые Нестор выручил от продажи двух золотых колец, быстро таяли. Надо было определяться с жильем.
Поскольку у него на руках имелись ревкомовские документы, то выход был один – пойти на поклон к нынешней московской власти и попросить, чтобы ему выделили комнату. Пусть плохонькую, завалящую, в щелях на стенах и в подтеках на потолке, но лишь бы Махно имел возможность приходить вечером домой, где под кроватью будет валяться, ожидая его, фанерный чемоданишко, а на голову не будет сыпаться сквозь ломины на потолке, холодный дождь.
Комнату можно было получить либо в Кремле, либо в Моссовете, ни там, ни там Махно никого не знал, поэтому он решил пойти в Кремль.
– Если уж браться рукою за что-нибудь, то уж лучше сразу за папаху, – сказал он сам себе. – Берешь в руки – маешь вещь.
Махно почистил пуговицы на кителе – пуговицы он достал особые, то что надо, без гербов, их ему удружил один гуляйпольский умелец, мастер, который если не блоху, то муху точно мог подковать. Фронтовые офицеры, которые собирались на прием к начальству, обязательно драили пуговицы толченым мелом, либо зубным порошком. Махно, державший в заначке погоны прапорщика, решил от боевых командиров не отставать – начистился, взял свой гуляй-польский мандат и двинулся с ним в Кремль.
Там в небольшой комнатушке, расположенной прямо в воротах Кремля, Махно был встречен серьезным молодым человеком, одетым в китель с отложным воротником – ни военный это был человек, ни гражданский, не понять какой. Глаза, надежно прикрытые старыми очками в железной оправе, не были видны. Молодой человек протянул к Махно руку, пошевелил пальцами, будто щупальцами. Махно понял – этот товарищ требует его мандат.
Напустив на лицо побольше важности, Махно порылся в нагрудном кармане кителя, достал оттуда затерханную, с закрученными краями бумажку, украшенную растекающейся лиловой печатью, неторопливо развернул ее и подал молодому человеку.
Тот долго вглядывался сквозь очки в чернильные строчки мандата, потом кивнул и приложил к мандату небольшой ордерок, отпечатанный на грубой остистой бумаге.
– Следуйте в ворота, товарищ, – молодой человек сделал рукой широкий купеческий жест.
Нестор думал, что тот будет задавать вопросы, интересоваться биографией – не менял ли Махно коробки с монпасье на паровозы, не присягал ли на верность Керенскому, не был ли отец Нестора знаком с последним российским самодержцем и так далее, но, видать, молодому человеку все было понятно и без вопросов.
Прямо в дверях комнатушки ордерок проверил часовой – молчаливый белобрысый латыш красногвардеец, кивнул резрешающе – проходи!
Ворота были длинные, мощные, – снарядом не взять – настоящие крепостные, сложенные очень надежно, по ту сторону темного, похожего на туннель, проема, также стоял красногвардеец с винтовкой, как две капли воды похожий на первого латыша стрелка, он, в свою очередь, тоже проверил ордерок, повел головою в сторону кремлевского двора.
«Можешь спросить его, в какой корпус ты хочешь пройти, он тебе укажет, – написал впоследствии Махно в своих воспоминаниях[1], – а далее, хочешь – ходи по двору и осматривай разнокалиберные пушки и ядра, к ним, допетровский и петровских времен, Царь-колокол и другие достопримечательности, о которых ты мог только слыхать, но до входа во двор Кремля ты их не видел, или же иди во дворцы-палаты.
При входе во двор Кремля я повернул влево, прямо во дворец (не помню его названия), поднялся по трапу, кажется, на второй этаж и по коридору этого этажа пошел влево, не встречая ни одного человека и лишь читая – на одних дверях: “ЦК партии” (коммунистов-большевиков), на других: “Библиотека” (не узнал, какая). А так как ни “ЦК партии”, ни “Библиотека” мне в то время не были нужны, то я прошел мимо них, не уверенный даже в том, что за
