Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
побреешься, вишь, какую бороду-то отрастил!
Яков деловито провёл ладонью по выросшей щетине, невозмущенно со свойственной ему хладнокровностью, оправдываясь, ответил:
– Да она только сейчас выросла, утром щупал я её, не было!
Во время занятия строевой подготовкой взвод отрабатывал разнообразные приёмы строевого шага. Солдаты ходили и бегали до условленного куста туда и обратно.
Взводный офицер скомандовал:
– Взвод, бегом марш!
Выполняя команду, все послушно побежали, а Забродин остался на месте. Командир недоуменно спросил его:
– А ты что, Забродин, не бежишь?
– А зачем я побегу? Я знаю, что они сейчас обратно сюда прибегут. Так зачем понапрасну туда-сюда бегать, сапоги казенные портить! – невозмущенно и спокойно ответил он.
Жена его, Феоктинья, живя с ним, примирилась с его чудачеством и закомуристыми вычурами, и он ее уважал, не бивал. Разве, когда только под пьяную руку, если чем досадит, он решал ее проучить. Но ввиду того, что Феоктинья была саженого росту, а он низкорослый, и чтоб достать кулаком до ее лица, он подставлял табуретку. Она же покорно стояла и ждала удара, не смея сойти с места, дабы не рассердить вдвойне мужа. Нанося, в таких случаях, побои он нараспев приговаривал: «А жена, да убойся своего мужа!»
Про отца Якова, Спиридона, старики рассказывали иное. Спиридон обладал богатырской силой, была же у него странная привычка. Как только, бывало, подвыпьет, сграбастает свою вечно болезненную старуху Ефросинью и начинает с ней бегать по улице вдоль порядка. Он бегает, резвится, силу избывает, а старухе не до этого – она едва дух переводит от непомерной тряски, от беготни и по-жеребячьи взбрыкивания мужа. Покорно она сидела «на горшках» у старика, с болью вздыхала и охала, но спрятаться и сорвать эту странную забаву мужа она не отваживалась. Спиридон отыщет, найдёт и тогда свою любезность в беготне будет исправлять еще азартнее. Бегая, он обычно кричал:
– Ну, Ефросинья, держись! Вот как я тебя уважаю и люблю, бесплатно катаю! – и снова вскачь, вприпрыжку пустится вдоль улицы. А старуха после этой бесплатной любезности ухайдаканная, дня по три не сходила с постели, жаловалась подругам-старухам:
– До боков дотронуться больно и внутри скрежещет! Все печенки, наверно, поотрывались!
Старухи сочувственно ахали, осуждающе Спиридона, качали головами…
В Гражданскую войну, в голодовку, Яков с мужиками-односельчанами поехал в Балахну за солью. Раздобыли они там пуда по три соли. Находясь на перроне вокзала и ожидая попутного поезда, мужики от наплыва довольства и радости (достали соли) шутили, балагурили. Перед самым перроном взад-вперед катались товарные вагоны – маневровый паровоз составлял поезда. Тут же торопливо сновали туда-сюда сцепщики-кондукторы. В это время и вздумалось Якову крикнуть:
– Крути, Гаврила!
Этот выкрик показался для сцепщиков оскорбительным. К Якову подскочили двое. Обличив его в нарушении железнодорожного порядка, повели его в станцию с целью наложения штрафа в сумме пятьсот рублей, предусмотренного за подобные нарушения. За Яковом последовал один его товарищ, что будет с ним. Яков, испугавшись и опасаясь, как бы дело не обернулось худшей стороной (могли его задержать надолго и отобрать соль), он согласился штраф уплатить. Но вот беда: в кассе станции не оказалось денег для сдачи с тысячной бумажки, которая осталась у Якова от покупки соли. Как тут быть, вот загвоздка! Из собравшейся толпы зевак кто-то в шутку предложил: «А ты мужик, крикни еще раз «крути, Гаврила», и дело с конца».
И то дело, растерянно и робко согласился Яков, и, желая поскорее разделаться с этой неприятной ситуацией, он уж не столь громко, фальшиво в полголоса крикнул:
– Крути, Гаврила!
Сдача больше не потребовалась. Вся тысячерублевая бумажка пошла в штраф. Вместо деньги Яков засунул в свой широченный карман ненавистную для него квитанцию. Толпа, нахально издеваясь над Яковом, злословила:
– Ну, как, мужик, дорого обошёлся тебе Гаврила-то? Ха-ха-ха, го-го-го!
– Да! Мать бы его …. – вздыхая, щупал Яков в кармане, ознобом обдающую все его тело, квитанцию. Хотя соль и была благополучно доставлена домой, но злосчастная квитанция долго была предметом воспоминания об оплошном приключении Якова. Он после говаривал:
– Каждый раз, идя на станцию, я вспоминаю про злосчастную квитанцию.
Сила Михаила Федотова
На дворе у Федотовых заспорили. О силе спорили отец Иван с сыном Михаилом. Стараясь друг друга перекричать, они доказывали вся свое:
– Нет, Мишка, не сдержать тебе! – утверждал Иван.
– Нет, сдержу! – петушился Михаил.
– Ну, давай испробуем!
Они через задние ворота в огород вывели лошадь. За лошадью гадюкой ползла привязанная к хвосту лошади возовая веревка.
– Ну, давай, начинаем! – скомандовал отец. Михаил, крепкий телосложением, саженого росту, грудь колесом, кулаки – безмены, обладающий силой Ильи Муромца, цепко ухватился за свободный конец веревки. По-бычиному напыжился, стал упираться ногами в землю. Лошадь вел по тропе к сараю Иван. Михаил, стараясь сдержать ход лошади, упершись, чертил кожаными сапогами землю. Сзади его пролегли две процарапанные каблуками бороздки. Иван, оглядываясь назад, торжествующе усмехаясь, подзадоривал сына:
– Ну, что, силач! Бороздишь! – с ухмылкой в смехе, тряся своей козьей бородкой. – Ну, что, ешли твою мать! Видать, кишка тонка! Мало каши ел! Наша взяла! – подзадоривая, растропаливал он сына.
Михаил молчал, но не сдавался. Изловчившись, он успел закинуть конец веревки за врытый здесь в землю столбик, как удав, извернувшись, присел на корточки, его тело приняло вид завязавшегося живого узла. Он все телом напрыжился. От натуги на нем с треском лопнули штаны, на мускулах в лоскутья расползлась рубаха. Лошадь внезапно остановилась, не в силах перетянуть упершегося в землю Михаила. Как ни горячился Иван, понукая лошадь, она, топчась на месте, не осиливала Михаила.
Присутствующие свидетели дружно закричали:
– Держит! Держит! Не сдавай, Михаил!
Восхищаясь силой, они восхваляли Михаила:
– Силен! Лошадь, и то остановил! Вот это сила, как у богатыря! – дивились люди.
– Сдаюсь! – довольный силой сына, в смехе оскалившись редкозубым ртом, признался Иван. – Силен! Силен! Ешли твою мать! – торжествовал от успеха сына Иван.
А Михаил, одержавший победу своей силой над силой лошади, горделиво стал расхаживать по тропе, разминая натруженные ноги, поглаживая затёкшие от натуги руки. На нем лохмотьями трепыхались на ветру лоскутья от штанов и рубахи, оголяя сбитое в мускулы тело. Иван, продолжая петушиться, словами поощрял сына:
– Вот так сила, весь в меня! – и к Дарье:
– Ну, мать, пора Мишку женить! Сила в нем через край прет! Поди-ка, принеси ему мои молестиновые штаны и мою сатиновую рубаху, а то видишь, парень совсем оголился. Как бы соловей-то не улетел! – закатившись со смеха, добавил он.
Зимой Михаила женили на девке по-совиному глазастой
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
