подросток. Голова обхвачена руками, в такт ритму песни подросток раскачивается из стороны в сторону. Трудно даже вообразить те эмоции, которые он пытается удержать в голове. Эта тусклая грязная лампочка — последний островок разумности подростка: когда она погаснет, все, что скрыто во мраке, сожрет его. И нельзя никого попросить о помощи, и никто сам не захочет помочь. Есть только одинокий пустой коридор, по которому, постепенно крадучись, ползет безумие. И выхода нет, можно только обхватить голову руками и тихо скулить, молясь, чтобы лампочка не погасла.
Весь альбом Issues казался мне уникальным и произвел на меня неизгладимое впечатление. Тогда я не понимал слов, но отдельные фразы и общая атмосфера вызывали во мне бурю эмоций.
* * *
Еще один важный момент из моей жизни. В мои одиннадцать лет у мамы от безысходности случилось жуткая депрессия. К тому времени мы с матерью жили уже вдвоем: мой брат ушел из семьи и жил отдельно с какой-то женщиной. К слову, нормальные отношения с ней у нас не выстроены до сих пор: она не нравится ни мне, ни матери.
Мы жили с матерью вдвоем. Жили очень бедно. Нас кормил огород, который мать сама и растила. Я тоже помогал по мере своих сил, но всё же мне было всего одиннадцать лет и я совсем не любил копаться в земле. И даже малейшей перспективы улучшения нашего положения не было. Как-то я пришел домой из школы, а мать мыла пол и рыдала. Я стал спрашивать, что случилось. Мама ответила сквозь слезы: «Да все хорошо, просто взгрустнулось что-то…» Мы никогда не любили делиться сокровенным, даже со своими близкими, не могли показывать свою слабость. Поэтому я сам додумал, что именно так расстроило мать. Тогда она была еще не старой женщиной, ей не было и пятидесяти лет, но ей было очень одиноко и страшно. Страшно за сына, растущего в нищете полусиротой, за наше будущее. И безумно одиноко, ведь ей не с кем было обсудить все эти страхи. Мой старший брат нас реально бросил, никак не поддерживал и появлялся только затем, чтобы просить у матери деньги. На фоне такой безысходности одна из маминых подруг познакомила ее с мужчиной. Даже мне, ребенку, тогда было понятно по рассказам матери, что это очень плохой вариант. Он отсидел год, был очень страшный на вид, почти не имел зубов и перебивался случайными заработками. Вначале у него не было жилья, он жил со своей матерью, но очень скоро переехал к нам. И первые месяцы все было даже нормально. Но потом он начал пить. Брал полтора литра пива, и к концу этого объема был уже «в дрова». Кстати, до того, как они съехались, он уверял, что пьет мало, — и это было действительно так. Видимо, это тюремное умение — напиваться с очень малого количества.
Небольшая ремарка: хоть я и понимаю, что о мертвом человеке нельзя говорить плохо, но всю мою старшую школу он превратил в ад. Он умер довольно плохо и в одиночестве. Я рад, что мама нашла-таки силы выгнать его. У своей матери он забрал патефон и всего единственную пластинку к нему — это была популярная в 1980-е годы итальянская поп-группа. И когда довольно быстро напивался, крутил эту пластинку. И по этой громкой музыке из-за двери я, когда возвращался из школы, уже понимал, пьяный он или нет, и такая музыка была чуть ли не каждый день, с постоянной руганью, поэтому возвращаться домой мне совсем не хотелось. Все это продолжалось примерно до одиннадцатого класса. И самое ужасное, что мы жили не в какой-то деревне, закрыто, сами по себе — мы жили в городе. Моя мама работала, к нам приходили гости, в квартире напротив жил милиционер, и, естественно, они все это видели. Во время очередных разборок мы с мамой, напуганные, не раз обращались к соседу, чтобы он хоть как-то помог. Но люди — мрази. Именно тогда я понял, что конкретно я — один. Нет вообще никого, на кого можно рассчитывать. Нет никого, кто может, хочет оказать какую-то помощь. И все, что у меня будет, я могу получить только сам.
Это было то распутье, когда я мог вырасти маньяком, преступником или тем, кем я вырос. К слову, наверняка у меня есть какие-то психические отклонения. Но я не могу обидеть даже кошку. Года три назад я случайно задавил жука и скорблю о нем до сих пор. Увидев весь ужас, который может принести один человек другим людям, я поклялся никогда не вырасти таким же. В это время я начал пить, курить, даже несколько раз возвращался пьяный домой. Но даже напиваясь, я сравнивал себя с дядей Сашей и изо всех сил старался не быть похожим на него. Чтобы вы понимали: я давно простил его — в конечном счете на его примере я узнал, как низко может пасть человек.
Расскажу, как все закончилось. Как-то вечером он опять напился и сильно ругался с моей мамой. Когда дело вот-вот должно было дойти до рукоприкладства, я заступился за свою мать. Я просто встал между ними. Он замахнулся. Я толкнул его. Поскольку он был пьян, четырнадцатилетний подросток довольно легко с ним справился. Я несколько раз ударил его по лицу. Потом, испугавшись последствий, просто отпустил его. Я думаю, тогда мама поняла, что наступил предел: либо он нас убьет, либо я его. Мать забрала у него ключи и просто не впустила его домой.
* * *
Все это не могло не сказаться на моих музыкальных вкусах. Группа Esoteric, песня Cipher: все мрачно и монотонно, бесконечный серый пейзаж улицы, такие же серые люди идут в разные стороны. На углу серого дома стоит и курит молодой человек. Голова его скрыта капюшоном и опущена вниз. Дует холодный ветер. Капает мелкий дождь. Но ни для человека, ни для прохожих это не имеет значения. С крыш домов кажется, что человек неподвижен, в то время как люди вокруг бегут по одним им известным делам. И можно легко представить себе, что по улице манерно идут джентльмены со своими дамами, а по проспекту движется череда конных повозок. Но точно так же человек в капюшоне продолжает бессмысленно курить. Не имеет значения, какая эпоха на дворе, какие люди все это видят — есть только тяжелая человеческая драма, которая заставляет человека слиться со стеной этого дома. У него нет никаких желаний, никаких идей. Время остановилось
