призывы и наставления так ли, иначе ли до него доходили. Стал он частенько к ангелу-покровителю в молитвах, а то и вовсе беседах обращаться. Однако при том выворачивал все на свой лад, наизнанку, на выгодную ему ипостась. Из речей его выходило, будто сам Господь ему знак подает и дальше так жить непререкаемо и никого из советчиков в расчет не брать. А потому продолжал непреклонность свою даже к самым малым грехам прихожан своих. И пуще прежнего увещевал паству свою речами пламенными, грозя и предрекая всему селу беды великие.
Дошли известия о его проповедях неистовых и до ушей самого архиерея. Пригласил тот Аввакума к себе в Нижний Новгород, где имел с ним долгую беседу. И так вдохновился речами его и верой в скорый приход Антихриста, в чем молодой батюшка был известный мастак, словно сам наяву все лицезрел, описывал, что наградил того чином протоиерея, или, как в народе было принято говорить, протопопа. И вернулся Аввакум в родное село с великой гордостью и высоко поднятой головой: вот, мол, вам, верной дорогой иду, господа односельчане, и сворачивать с нее не собираюсь. После чего еще больше стал распаляться во время службы, которую начинал, едва свет яснился и вел до поздних сумерек, надеясь хоть этак пронять прихожан и к Богу приблизить.
И хоть терпеливый народец в тех местах жительствовал, но и они терпеж потеряли. Те, что побойчей да побогаче, а потому заковырестее прочих были, зашумели на него, дескать, ноги не держат дальше стоймя стоять, скотина некормленная в стайках ревет ревом зычным, велели ему службу поскорее заканчивать да к причастию всех, кто допущен призывать.
Аввакум речи их поперечные выслушал и заявил о нарушении устава церковного, обещал ворчунов тех отныне вовсе в храм не пускать. Те в крик, пообещали съехать из села, в другой приход податься, где батюшка не так дерзок со своим народом. Аввакум нет, чтоб смолчать, остановиться и миром дело кончить, взъелся в ответ, что дома их и всю скотину геенна огненная огнем небесным испепелит и тогда говоруны те волей-неволей точно по свету пойдут только босы и голы. Те в ответ обещали его самого в одном исподнем вон выгнать и до храма больше никогда не допущать.
Вслед за тем крик среди них начался, мужики первыми повалили вон из храма, а бабы вслед за ними. Так новоиспеченный протопоп и остался при дьяконе, трех певчих и двух глухих старушках сам на амвоне с крестом в руках. А ночью, как на грех, случился великий пожар, и полсела как корова языком слизала. Все и вспомнили слова пророческие Аввакумовы про геенну огненную, мигом виноватого нашли. Взбунтовался тут весь народец, обложили дом Аввакумов пикетами и обещали не выпускать его, покуда он не покается в содеянном, чтоб потом его к суду привлечь.
…Вот тогда стал Архес денно и нощно нашептывать сроднику своему, чтоб он смирил гордыню свою, поговорил с народцем без обычных вывертов с угрозами и непременными пророчествами, отвел от себя и деток своих малых беду да на колени встал, прилюдно покаялся. Только тот словно и не слышит, по-своему все воротит: жену в подпол спустил, а сам ухватом вооружился и Псалтырь вслух читает, да так, чтоб до улицы глас его доносился. Народишка от энтого еще шипче в раж впал, раззадорился, на себе рубахи напополам рвут, того и гляди на приступ кинутся. А коль русский мужик за ворот рубахи двумя руками ухватился, то лучше не ждать, без того понятно, чем дело обернется. Так бы и раскатали весь дом поповский по бревнышку, если бы не дьячок его сноровистый, отправивший гонца в соседское село с мольбой о помощи. Прибыла оттуда подмога малая как есть вовремя. Отогнали пикеты, колья на них наставя, вывели под руки Аввакума с женой и детками, посадили на телегу и… ну погонять, коней наяривать прямиком через толпу на проезжую дорогу.
Дальше уже протопоп сам на Нижний выехал, дождался, когда его владыка соизволил принять, и пал ниц, о защите взыскивая. Тот выслушал речи его горестные, да, недолго думая велел ему собираться и ехать не куда-нибудь, а в саму Москву. Там как раз патриархом избрали земляка их, Никона, а тот бросил клич, дабы всякий желающий послужить ему церковный люд приезжал к патриаршему двору, где для всех работа по силам сыщется.
Так вот и оказался Аввакум при патриархе… Куда ж еще выше того? Сумел и его к себе расположить горячими речами и проповедями. И царю о нем стало известно, в число близких ему людей вошел, целования царской ручки удостоен был. После того и Архесу спокойнее стало, коль его подопечный на этакую высоту взлетел. Наставлял его больше по обязанности, для порядку, чем по необходимости. Решил было, обрел в сроднике своем праведника, а там, глядишь, и до вожделенного места в райских кущах и трубы серебряной рукой подать. Навеки покой на небесах обретет, и не придется ему больше земную службу нести, опекать грешников великих, перед небесным начальством за каждый их грех ответ держать.
Ан нет, пришел срок, и Аввакум усомнился в праведности патриаршей, обвинил того во всех смертных грехах, откололся от избранного кружка, с кем вчера еще дружбу водил, лобызался троекратно. Архес опомниться не успел, как вместе с подопечным своим едва под анафему не попал. Принялся, как в ранешные времена, вразумлять упрямого протопопа, нашептывать ему о смирении, страшными карами пужать. Только ничегошеньки не добился. Не пожелал протопоп, в собственную праведность уверовавший, слушать своего ангела, тем самым избрал судьбу изгнанничью, а на поклон к патриарху идти не пожелал. Сам царь за него перед Никоном слово замолвил, уговорил в Сибирь спровадить от греха подальше. В надежде на вразумление. Не он первый, не он последний, кого Сибирь уму-разуму учила, на путь праведный наставляла.
Вот и пришлось Архесу вместо кущей райских отправиться вслед за непокорным протопопом в страну Сибирию, землю языческую, крестом православным наспех освященную, где за каждой тучкой злые демоны скрываются, бросаются на него, норовя на землю грешную обрушить, в места гиблые завлечь…
Часть первая
АВВАКУМ НЕПОГРЕШИМЫЙ
В поте лица твоего будешь есть хлеб,
доколе не возвратишься в землю,
из которой ты взят;
ибо прах ты, и в прах возвратишься.
Быт. 3, 19
…Шестнадцатый век от Рождества Христова перевалил через свою вторую половину, когда царь Алексей Михайлович пригласил занять
