девочки. Восьмое, маленькое, пока оставалось целым. Крепенькие и жизнерадостные, малыши-ренна по очереди деловито сосали грудь Хлауль. Измождённое, но удивительно красивое лицо девушки освещала мягкая улыбка. Новорождённым ренна не так уж и требовалось грудное молоко, но Хлауль не могла отказать себе в этом маленьком удовольствии.
Накормив последнего малыша, девушка бережно опустила его на мягкую траву к остальным и взяла в руки восьмое яйцо. Улыбнувшись, погладила пальчиком теплую шершавую скорлупу. Грациозно потянувшись, встала на ноги и сбросила плащ, под которым ничего не было. Солнце ярко освещало её худенькое, но гармонично сложенное тело. Хлауль прижала яйцо к животу, желая немного согреть его, отошла на пару шагов к старому клёну и тихо запела песню о новой жизни…
***
Мужчина резко остановился и прислушался. На усталом худом лице его появилась улыбка, и он прошептал:
– Наконец-то! Я уж было испугался, что потерял тебя, моя красавица… И свою удачу заодно. Что ж, пора нам встретиться.
Мужчина свернул с тропы и пошел на звуки песни. Аккуратно отгибая ветки, он пробрался сквозь ольховник, приблизившись к небольшой светлой полянке. Тихо-тихо, словно боясь разбить хрупкий хрусталь, он раздвинул листву и увидел Хлауль. Обнажённая девушка стояла к нему спиной и негромко пела. Улыбка снова появилась на его суровом лице. Мужчина стоял не дыша, наслаждаясь чарующими звуками и зрелищем – прекрасной девушкой, поющей под ярким солнцем.
– Как же ты хороша! – прошептал он. Покачал головой, вслушиваясь в серебристые переливы, и вздохнул.
Потом отступил на шаг, аккуратно, стараясь не шуметь, отцепил от торбы арбалет, зарядил его и, тщательно прицелившись, спустил тетиву.
Тяжёлый болт по самое оперение вошёл в спину Хлауль и бросил её на дерево. Последнее, восьмое яйцо выскользнуло у неё из рук, упало в высокую траву и укатилось в овраг. Девушка захлебнулась кровью и сползла на землю, ломая ногти о жёсткую кору. Неловко завалилась набок. Заскребла руками по земле, с корнем выдирая мелкие травинки и высокие стебли мятлика. Подтянула худенькие коленки к подбородку, уже испачканному густой кровью, и затихла.
Мужчина не торопясь вышел из зарослей, на ходу цепляя арбалет на место. Затем вытащил меч и направился к малышам ренна, насторожённо наблюдавшим за ним. Не утруждая себя наклоном, проткнул мечом каждого – так же буднично, как крестьянин протыкает вилами стог сена. Сбросил с плеч торбу, перехватив руками лямки, аккуратно положил её на землю. И подошел к Хлауль.
С длинного, заточенного на совесть клинка капала кровь. Мужчина посмотрел на небольшую грудь девушки, хмыкнул и пнул её по ноге.
– Не притворяйся мёртвой, тварь. Ваше племя живучее, я знаю. Вас надо резать на куски, чтобы заставить сдохнуть. И то лучше сжечь потом.
Глаза Хлауль медленно открылись.
– Почему? – С каждым звуком изо рта девушки толчками текла кровь. – За что?
– Ты ещё спрашиваешь за что, тварь? – Брови мужчины удивлённо поползли вверх. – За то, что вы не люди. Вы чудовища, противные человеческому взору. Своим существованием вы поганите землю, по которой ходите. Нашу землю, людскую. Человеческую. – Мужчина ткнул мечом в ступню девушки. – Вот этими самыми ногами вы оскверняли нашу землю. Но теперь всё. Ты последняя. Это я годами выслеживал и уничтожал ваш род. Это я сжёг твоё убогое жилище. Это я убил твоего самца, тварь. Убил и отрезал ему голову, чтоб наверняка. И если бы ты сидела в тот вечер в своём логове, а не шастала по округе, собирая травки для своих гнусных ритуалов, всё было бы кончено ещё раньше. Но и так неплохо вышло: и ты сдохнешь, и выводок твой, весь ваш род под корень. Кстати, вы же даже размножаетесь не как люди. Вашим бабам не всегда нужны самцы, чтобы наплодить новых ублюдков. Вы откладываете яйца, как безмозглые куры. Но куры хотя бы полезны. А ты спрашиваешь, за что.
– Я… лечила вас и… не требовала платы. Мы несли вам… добро. В ренна не было… зла к людям.
Каждое слово давалось Хлауль с большим трудом. По щекам её текли слёзы, смешиваясь с кровью.
– Несли добро? Но человеку не нужно добро от мерзких чудовищ! А вы чудовища. Были. – Мужчина улыбался.
Девушка что-то прошептала, пуская кровавые пузыри.
– Что-что? – Мужчина брезгливо наклонился к умирающей, избегая прикасаться к ней, чтобы не запачкаться в крови.
– Чудовища… это… вы. Люди. Вы же… всё… до чего… дотянетесь… – Хлауль забилась в булькающем кашле, исторгнув струю алой крови, потом глаза её подёрнулись поволокой, тело обмякло… и девушка наконец замерла.
Мужчина хмыкнул.
– И это сказала тварь, откладывающая яйца, как змея. Ладно, хватит разговоров. Скоро стемнеет.
Он выпрямился и двумя взмахами отсёк девушке голову. Выдернул болт из тела, тщательно обтёр и сунул в мешок. Сорвал с её шеи медальон на золотой цепочке. Перенёс детей к Хлауль и, отрезав каждому голову, покидал их на её тело. Затем покопался в мешке, вынул склянку с горючим земляным маслом, щедро окропил им трупы, навалил сверху хвороста и щёлкнул кресалом.
Пока пламя разгоралось, мужчина перекусил и напился воды из кожаной фляги. Потом вдруг хлопнул себя по голове и начал что-то искать на поляне. Найдя место кладки, он тщательно перебрал и пересчитал скорлупу. Подошёл к полыхавшему костру, веточкой выкатил и пересчитал детские головы. Удовлетворённо пробормотал:
– Плодовитая была, сучка. Мало кто целых семь вынашивает.
Довольный собой, мужчина уселся на поваленное дерево и уставился на погребальный костёр. Почувствовав, как усталость после тяжёлого дня наливает его тело свинцом и заставляет веки опускаться, он улегся в траву, накрыл шляпой лицо, заложил руки за голову и расслабился, отдаваясь дрёме.
Открыв глаза через пару часов, он увидел, что костёр совсем прогорел, и теперь на его месте лишь тлели угли. Огонь сожрал тела ренна полностью, не оставив ни следа. Отряхнув одежду, мужчина тщательно затоптал последние струйки дыма, закинул за спину мешок и, нахлобучив шляпу, зашагал прочь.
Смеркалось.
***
– Тпр-ру, да стой ты уже!
Войтек, откинувшись назад, натянул вожжи и спрыгнул с телеги. Перед ней испуганно замерла маленькая девчушка, на вид лет трёх-четырёх, грязная, как чертёнок, со спутанными волосами и голенькая.
– Куда ж ты лезешь, оглашенная? Аль жисть надоела? А когда б переехал тебя, господи боже мой! Куда только мать с отцом смотрят!
Войтек никак не мог отдышаться, хватаясь за сердце.
– Уф-ф, малышка, ну и напугала ты меня! А почему ты без рубашки, глянь! А родители твои где? – Войтек наконец успокоился и склонился над девочкой, уперевшись руками в колени. Та насторожённо молчала, глядя на него зелёными глазищами.
– Что молчишь, нет
