Разумеется, надави на меня кто-нибудь в этом отношении — я легко согласился бы с тем, что на этом острове должно быть что-то еще. Мне просто не требовались другие элементы для того, чтобы создать о нем собственное представление. Я вел себя, как зритель в театре, который без труда соглашается, что разыгрываемое перед ним действо происходит в Шервудском лесу или Древнем Риме, пусть даже место действия обозначается всего-навсего нарисованной на заднике веткой дуба или одним-единственным наброском дорической колонны.
Тем не менее, когда я все-таки прилетел на Барбадос, мне пришлось согласиться, что мое о нем представление будет тотчас же дополнено множеством до тех пор не интересовавших меня элементов. Так, например, я сразу же увидел огромное сооружение — нефтехранилище с безошибочно узнаваемым желто-зеленым логотипом компании «Бритиш Петролеум». Затем настал черед небольшой фанерной будочки иммиграционной службы — рабочего места сотрудника паспортного контроля, облаченного в безупречно чистый, с иголочки, коричневый костюм и неторопливо, с явно искренним удивлением разглядывавшего паспорта прилетевших туристов с видом ученого, исследующего страницы древнего манускрипта, случайно обнаруженного им где-то в дальних закоулках огромной библиотеки (очередь из прилетевших, кстати, тем временем растянулась на весь зал прилета и уже змеилась по края летного поля). Над лентой транспортера я заметил рекламу какого-то местного рома, над стойкой таможни висел портрет премьер-министра, у выхода из здания аэропорта приютился обменный пункт, а снаружи на меня просто обрушился многоголосый гвалт взывавших к потенциальным клиентам таксистов и туристических агентов. С одной стороны, новые впечатления и образы никогда не были мне в тягость. С другой — я вдруг понял, что чем больше вокруг этой новизны, тем труднее мне будет увидеть тот самый Барбадос, образ которого уже давно был создан моим воображением. Именно в нем — в моем воображении — время и пространство между аэропортом и гостиницей не были заполнены абсолютно ничем и представляли собой полную пустоту. В моем воображаемом Барабадосе между последней строчкой маршрута перелета (звучавшей для меня мелодично, почти как стихи: «рейс 2155, прибытие в Барбадос в 15:35») и дверью гостиничного номера повис полнейший вакуум. До прилета я об этом как-то не задумывался, и теперь обрушившиеся на меня впечатления вызвали в душе подспудный протест. Меня раздражало буквально все: потертая резиновая лента багажного транспортера; мухи, танцующие в воздухе над переполненной пепельницей; здоровенный вентилятор под потолком зала прибытия; белое такси с приборной доской, обтянутой искусственной леопардовой шкурой; бездомная собака, роющаяся в груде мусора прямо за зданием аэропорта; рекламный щит, обещавший «роскошные кондоминиумы», установленный на перекрестке с круговым движением; какая-то фабрика, называющаяся «Бардак Электроникс»; шеренга домов с красными и зелеными жестяными крышами; полоска резины на средней стойке кузова какой-то машины, на которой мелким шрифтом было выведено: «Фольксваген, Вольфсбург»; ярко цветущий куст, названия которого я не знал; гостиничный холл со стойкой администратора и шестью настенными часами, показывающими время в разных уголках мира, и даже открытка, закрепленная булавкой на доске объявлений, с опозданием на два месяца поздравляющая проходящих мимо постояльцев с Рождеством. Лишь через несколько часов после прибытия я смог, наконец, воссоединиться с уже давно существовавшим в моем воображении гостиничным номером. Впрочем, и здесь не обошлось без разрушающих иллюзию сюрпризов: так, например, я совсем не предполагал, что кондиционер в этой комнате будет таким большим и таким бросающимся в глаза. Не такой я представлял себе и ванную комнату, которая оказалась отделана пластиковыми панелями и снабжена объявлением-предупреждением, настоятельно рекомендовавшим постояльцам экономить воду.
Если нам самим свойственно забывать о том, насколько велик и разнообразен мир по сравнению с тем, каким мы его себе представляем, то нет смысла обвинять произведения искусства в том, что они производят за нас ту же работу по упрощению реальности и выборке из нее лишь того, что является действительно важным — по крайней мере, для автора произведения.
Собственно говоря, художник проделывает за нас то, чем обычно занимается наше воображение. Так, например, в книге, описывающей то или иное путешествие, может быть коротко сказано, что рассказчик целый день добирался до города Х и, переночевав там в средневековом монастыре, обнаружил, что весь городок на рассвете укутан густым туманом. На самом же деле путешествие, продолжающееся на протяжении целого дня, состоит из бесчисленного множества всякого рода действий, событии и наблюдений. Для начала мы садимся на поезд, при этом каждый переваривает съеденный незадолго до этого завтрак. Обивка сидений в вагоне, отмечаем мы, серого цвета. Мы выглядываем в окно, затем вновь осматриваемся в вагоне. Мысли, так или иначе связанные с поездкой, роятся в нашей голове. Мы замечаем багажную этикетку, наклеенную на чемодан, лежащий на багажной полке над сиденьем напротив. Мы негромко постукиваем пальцами по раме окна. Сломанный ноготь на указательном пальце цепляется за какую-то шероховатость. Начинается дождь. Капли воды прокладывают себе дорогу по наружной поверхности покрытого слоем пыли стекла. Мы вдруг спохватываемся, не забыли ли билет дома. Затем мы вновь выглядываем в окно: на улице по-прежнему идет дождь. Наконец поезд трогается. Он проезжает по железному мосту, после чего вдруг почему-то вновь останавливается. На окно садится муха. И при всем этом мы едва-едва дошли до второй минуты в многочасовом списке событии и впечатлений, спрессованных на книжной странице в одну обманчиво простую и короткую фразу: «он ехал весь день».
Писатель или рассказчик, который стал бы «грузить» нас таким количеством деталей и ненужных мелочей, сам сошел бы с ума быстрее, чем его читатели и слушатели. К сожалению, жизнь зачастую ведет себя как самый занудный и неразборчивый рассказчик, подсовывая нам бесконечные повторы, ложные намеки, бессмысленные акценты и ведущие в никуда сюжетные линии. Жизнь настаивает на том, чтобы мы созерцали «Бардак Электроникс», сосредоточились на каком-то поручне в везущей нас машине, хорошенько запомнили бездомную собаку, рождественскую открытку или ту муху, которая сначала села на краешек, а затем в самую середину переполненной окурками пепельницы.
В этом и кроется объяснение одного весьма любопытного феномена: важные и имеющие большую ценность события и впечатления легче воспринимаются и проживаются не в реальности, а в предвкушении или же в обработанном искусством виде. Ожидание и предвкушение, равно как и художественное воображение, помогают разуму опускать и игнорировать ненужные детали. Именно благодаря им мы выбрасываем из памяти или просто не обращаем внимания на долгие периоды тоски и однообразия, сосредоточиваясь при этом на самых важных мгновениях жизни. Именно ожидание и творческое восприятие придают жизни, не приукрашивая ее и не вводя нас самих в заблуждение, ту самую жизненность, насыщенность и четкость, которых ей порой так не хватает в рассеивающей внимание шершавой серости реальности.
Лежа на кровати в первый вечер на Карибах, я вспоминал перелет и путь от аэропорта до гостиницы (в кустах под окнами стрекотали цикады и раздавались таинственные шорохи), и мало-помалу мое недовольство происходящим стало уступать место спокойствию и вполне комфортному ощущению реальности. В этом отношении память порой оказывается столь же эффективно действующим инструментом, как и ожидание: она упрощает прожитую реальность, выбрасывает из нее лишнее и производит отбор того, что представляет собой какую-то ценность.
