сестер и братьев. Не такой, конечно, умный, как она сама, но с другими и вовсе каши не сваришь.
– Вечером, когда все засыпа´ют, я тайком поднимаюсь на крышу. Лежу и смотрю на звезды, – мечтательно сказала Ашхен. – Они такие красивые. Я лежу очень тихо и мечтаю о жареном гусе или о барашке на вертеле. Чтобы он весь, целиком, достался мне…
– Я спросил…
– Не перебивай. Не только я не сплю по ночам. Наша соседка, вдова Айше, тоже не спит. Я видела, как ночью через забор перелезает отец. И идет к ней в дом.
– Он ей помогает, она ведь вдова.
– Тогда почему они раздеваются донага?
– Ты видела отца голым?!
– И его, и ее. Я ведь тоже могу перелезть через забор.
– Ты?! Через забор?!
– Баграт, я просто мало двигаюсь. Что толку двигаться без всякой пользы? Но для того, чтобы узнать кое-что интересное, к примеру о нашем отце и вдове Айше, я готова и через забор перелезть, – насмешливо сказала Ашхен. – Хоть мне было и тяжело, но зато я подсмотрела кое-что интересное. Они сначала трогали друг друга везде, а вдова стонала, будто ее пытают, но отца не отпускала. Она вцепилась в него и изо всех сил тянула на себя, в себя… – Баграт тяжело задышал. – Я знаю: они делали детей. Мама больше их не хочет, я слышала, как она говорила это отцу. А вдова Айше, видать, хочет. У нее-то ребеночка нет. Я сказала отцу, что видела его ночью в доме у соседки. И что они были голые. Он просил не говорить об этом матери. И отдает мне за молчание часть своей еды.
– Но почему тогда мать отдает тебе свою еду?!
– Потому что я ей все рассказала. Мне очень хотелось есть, – пожаловалась Ашхен. – Мать напекла лепешек, но не давала их мне. Я знала, что у нее и мед есть. Я продала ей папину тайну. За горячие лепешки с медом.
– Но тогда отцу больше не нужно твое молчание!
– Зато оно нужно матери. Она просила меня никому больше об этом не говорить. Она давно все знает, Баграт. И про вдову Айше, которой помогает отец, и про другую вдову, которой он помогал раньше. Эти взрослые такие странные. Отец не знает о том, что мать все знает, а она не хочет, чтобы отец знал об этом. Что она все знает.
– Я ничего не понял!
– Вот потому тебе и нужна будет моя помощь, чтобы стать пашой. Я-то все поняла. У каждого есть тайна, и он уверен, что ее не знают другие.
– А Седа? О чем она тебя просила?
– Как и все: молчать. Молчание – вот главное золото, Багратик. Тот, кто все знает и молчит об этом, тот и богат. Сестра украла ленту у Шагане, а я это подсмотрела. Я слежу за всеми, вдруг да увижу что-то интересное? Шагане ведь собирается осенью замуж, – равнодушно сказала Ашхен. – Ей надо быть красивой, и мать дает ей немного денег, чтобы она украшала свою шапочку и фартук. Чтобы ее на празднике заметили, ведь это может быть зажиточный крестьянин. А Седе денег не дают, но она тоже хочет поскорее выпорхнуть из дома. Вот она и украла ленту, из зависти. Но Шагане дурочка, ей никогда не выйти замуж за богатого, хоть и с лентами, – презрительно сказала Ашхен.
– Но почему ты ей не поможешь своими советами, как ты помогаешь мне?
– В ее доме мне все равно не будет места. Ты, братик, прав: мне не выйти здесь замуж. А незамужняя старшая сестра – это нахлебница и приживалка. Я хочу уехать в Стамбул. Судьба Шагане мне совсем не интересна. Здесь сестра родилась, здесь и состарится… Она, но не я, ты понял, братишка?
– Баграт! – раздался в саду грозный крик отца. – Где ты, Баграт?! Живо сюда!
– Помни, что я тебе сказала, – Ашхен торопливо встала.
– Заступись за меня! Ведь отец тебя боится! Он послушает тебя!
– Еще чего! Тебе ведь предстоит обрезание, – Ашхен показала брату язык. – Учись терпеть боль. Ее будет много, мой маленький братик. Но это хорошо. Без боли тебе никогда не стать настоящим мужчиной. А мне не нужен нытик и слабак.
– Баграт!!!
Он смотрел, как Ашхен торопливо уходит в дом. Теперь он знал ее тайну. Отныне это их общая тайна. Они оба хотят во дворец султана. У которого вся власть и все деньги. Чтобы разделить с ним и власть, и эти деньги.
Три года спустя…
Идут… Они идут!!! Палачи… Он ясно слышал их шаги, хотя палачи не ходят, а крадутся. Но за много-много лет, он уже и не помнил, сколько их прошло с того дня, как его заточили в эту золотую клетку, Ибрагим научился слышать, как под окном крадется за добычей на своих мягких лапках дворцовая кошка. С того самого дня он не спал, а лишь дремал, ценя каждую минуту своей жизни, которая могла оборваться в любой день, в один миг…
Палачи с шелковыми шнурами, потому что ни капли султанской крови, крови правящей династии, не должно пролиться ни на землю, ни на мягкие ковры, устилающие пол Кафеса, – вот его смертельный страх. Леденящий и убивающий мозг и душу. Он давно уже разучился спать, поэтому его воспаленный мозг теперь чутко реагировал на каждый шорох…
И в самом деле идут! Они даже не таятся! От звука их шагов у него заложило уши. Дико заболела голова. Он затрясся, сполз с кровати на пол и, стуча зубами, отполз в самый дальний и темный угол своей золотой клетки. Это идет его смерть!!!
Но потом опомнился и вскочил. Еще хотя бы минуту… Лишнюю минуточку жизни… И он торопливо, задыхаясь и покрываясь потом от натуги, потащил к дверям тяжелый кованый сундук. Отчаяние удесятеряло его силы. За сундуком последовал диван, а после почти уже бьющийся в припадке шехзаде лихорадочно стал сдирать с пола своей золотой клетки мягкие ковры. И наваливать их на диван, на сундук, приставленный к двери, чтобы заглушить эти страшные шаги в гулком дворцовом коридоре. Шаги его палачей.
– Да здравствует восемнадцатый султан Великой Османской империи Ибрагим хазретлири первый!
– Слава султану Ибрагиму!
– Слава!
Он захохотал: врете! Вы меня не обманете! Вы хитрые, но я хитрее!
– Откройте, о великий султан!
– Повелитель, примите нашу клятву верности!
Он с трудом заполз под свисающий с сундука ковер, спрятав под ним голову, сжался в комок и зажал ладонями уши. Еще хотя бы минуту…
– Ибрагим, сынок, открой!
Мама?! И она
