доживу до зимы, – он заёрзал на лавке, но потом выпрямился. – Пекарева жена подговорила, что знахарка в падеже коров виновата, – он уставился на парня пустыми глазами. – Жениха она для старшей дочи приметила, а тот ни в какую. Она к знахарке прибежала, приворожи, мол, а та не стала. Вот дурья баба и взбеленилась. Оговорила её.
Священник тяжело закашлялся и отпил из кружки.
– Мужики поверили, – просипел он. – Меня к ней потащили. А когда мы в доме коровью фигурку из свечного воска нашли… не знаю, что с нами случилось. Знахарку и дочь её с ребенком в доме заперли, я хотел к престолу идти, чтобы разобрались, но мужики ждать не стали и подпалили. Даже кошака не пожалели.
Из белых глаз старика потекли слёзы.
– Дочи ейные кричали, а я испугался, не пошёл против людей. Никогда не забуду. Дочи кричали, а знахарка нет. Подошла к двери, что мы подпёрли, да сказала, что всех нас теперь ждут адские мучения за погубленные души, пока не образумимся…
– Проклятье можно снять? – встрепенулся Никол.
Священник допил отвар.
– Я пытался, – горько сказал он. – Молился до поздней зимы, пока не отморозил ноги. Каялся на пепелище, пока знахарка не пришла во сне.
– Как, отче?
– Обещала, что отзовёт слова, если чистая душа не побоится ту свечную коровку обратно к ней в дом вернуть.
Священник снова закашлялся и поставил пустую кружку на лавку.
– Я ходил туда и нашел коровку в золе, – он сунул руку за пазуху и достал свёрток пожелтевшей материи. – Когда калиго пришло в третий раз, я пошёл за ними. Хотел пожертвовать собой и вернуть коровку. Оно провалилось в пепелище, но меня не пустило, а вот зрение отобрало. Сказала: моё время не пришло, да и душа не чиста.
– Но как туда попасть?
– Живым туда дороги нет, – отрезал Семеон и спрятал свёрток обратно под рубаху. – Я пытался.
Он откинулся к стене, продолжая тяжёло дышать, пока снова не захрапел.
Никол не стал будить его во второй раз. Снова начинать все объяснения заново больше не осталось сил. Да и какой от них толк, если живым коровку не вернуть. Поэтому оставалось только притворить дверь и уйти.
Прохожие не поднимали глаз, но даже не глядя, приветствовали его одной и той же фразой: «Теперь ты взрослый».
Он остановился перед свои домом. Посмотрел на чёрное пятно на земле. Ревенанта прибитого к земле колом, уже сожгли, но запах остался, словно не подвластный ветру. В одно соединилась вонь плавленного жира, гнилого мяса и сырых потрохов.
– Так же хочешь?
Он не узнал голоса матери, настолько едким был вопрос.
– Ты чего?
– А ничего! – накинулась она. – Так будет всегда! И ты будешь терпеть! Или думаешь это лучше? Идём со мной.
Она схватила его за руку и потащила к сараю с непонятно откуда взявшейся силой.
Никол только ошарашенно моргал, пока не увидел, что дверь в погреб не засыпана землёй.
– Ты что, её не заперла?
– Сбежала, дура, и снова спряталась. Если мне не суждено уберечь обоих, то хотя бы тебя огражу!
– Ты с ума сошла? Меня нельзя прятать!
Мать вздохнула и остановилась.
– Ты не понимаешь, – глотая слёзы, бросила она. – Второй день самый страшный. Вчера ты ещё не знал чего ждать, а сегодня…
– Подожди, пожалуйста, одумайся!
– Я не буду тебя запирать, – смахнув слезы, пообещала мать. – Мы наденем тебе ремни на ноги и руки, чтобы ты глупостей не наделал!
– Прямо сейчас? А работать как? Ты и корову, и козу, и кур накормишь? И всё вычистишь, и воды натаскаешь? И огород…
Она обняла его и прижалась головой к груди.
– Обещай, что смиришься. Что вытерпишь всё, что с тобой сделают. Обещай?
Он набрал побольше воздуха, но так и не смог сказать: «Нет!». Положил ей руки на плечи и пробормотал:
– Конечно.
Искать сестру было бесполезно, но, проглотив остывшую кашу, Никол всё равно поглядывал по сторонам, пока таскал сено и воду. Она словно сквозь землю провалилась. Ну не в лес же ушла, в самом деле? Он продолжал думать, куда бы она могла спрятаться. Посмотрел в сарае, даже отодвинул мешок с зерном и перевесил грабли, вилы и цеп. Уронил связку чеснока и лука. Пришлось их поднимать и заново привязывать бечёвкой. После этого он залез за дровницу. Поправил крайние сырые поленья. А когда навёл там порядок, заглянул в подпол. Заодно проверил, не испортилась ли солонина, не вздулись ли огурцы и не вылезла ли из кадки квашеная капуста. Главное было не останавливаться, а искать всё новые и новые места. Только так можно было не думать о том, что случится совсем скоро и о данном обещании.
Он так умаялся, что, когда солнце зависло над лесом, уже валился с ног. Опираясь на вилы, пошёл к дому и вздрогнул от тени, метнувшейся от соседей к смородиновому кусту.
– Так вот ты где хоронишься! – заревел Никол. – А ну иди сюда, немедленно!
В ответ с края деревни прилетел леденящий вой. Сестра выскочила из-за кустов и стремглав кинулась в дом. Он воткнул вилы в землю и побежал следом, но дверь преградила мать.
– Не успеем! Идём на улицу. Молчи и терпи. Всё пройдёт.
– Я не…
– Помнишь кузнеца? Ты всё время около него крутился.
Никол сглотнул.
– Он вышел со своим молотом и бросился на них. А наутро сожрал всю свою семью. Даже дочу грудную. Пришлось спалить его вместе с кузней!
Она смотрела в упор.
– Ты обещал!
Вой резанул по ушам.
– Да.
Они вышли к дороге. Никол старался успокоить колотившееся сердце, но невольно оглядывался. Пока он думал о сестре, страшно не было. Только бы с ней ничего не случилось. Когда калиго налетело на первых колобровцев, он не шелохнулся. Опустил голову, уставившись на чёрное пятно на земле и повторял про себя, что всё будет хорошо. Хуже, чем было, уже не будет. Его уже рвали и грызли, и царапали, и кусали. Совсем скоро это повторится вновь. Тьма, воняющая смертью и кровью, приближалась. Она подпрыгивала и хихикала, раскрывала свои пасти и клацала зубами. Подвывала, шипела и ржала, как безумная, или визжала, как дитё. От криков ныли уши. Никол старался не шевелиться, а стать, как вчера, непроницаемым комом равнодушия и смирения. А лучше оглохнуть и ослепнуть, как священник, чтобы больше не видеть и не слышать того, что происходит. Но он слышал, как скрежетали когти, как с хрустом впивались клыки и выплёскивалась горячая кровь. Его ноздри раздувались от сладкого кровавого пара, а желудок вскинулся
