менее, всё, ранее описанное, лишний раз говорит о том, как часто мы (за
редкими исключениями, конечно) не довольны тем, что имеем. Однако, даже эти
исключения нередко страдают так называемым «лингвистическим геморроем» или
ещё чем-нибудь желудочно-кишечным…
ВОРОБЫШКИ.
У воробышков были странные имена. Одного звали «рубль двадцать», т.к. у него
не было одной ножки. Другого звали «Семь сорок», потому что у него был
семитским образом сломан клювик. Третьего почему-то звали «Ленин», из-за того,
что он был от природы белого цвета.
За все эти нелепости этих воробышков не любили. И всё бы было грустно и
мрачно в их воробышкиной жизни, если бы не девочка Надя.
Надя не знала, как зовут воробышков, почему их так зовут. Она просто любила
кормить птичек. А так, как наши воробышки были самые забитые среди своих
собратьев, им доставалось больше всего крошек и семечек. Поэтому воробышки
всегда ждали, когда придет Надя…
И она приходила. Смешная, веснушчатая такая девчонка с мешочком крошек и
семечек в маленькой детской руке…
…Надя пришла…
В такие моменты воробышкам казалось, что жизнь – не такая уж плохая штука…
Востриков решил, что он – Робокоп.
«А чё!? – так он рассуждал.– Мало ли дел сделано добрых, подвигов славных
совершено в моей великолепной жизни!? Сколько женщин пало ниц! Сколько судеб
сломал я своей железной рукой!.. Да-с… Я, определённо, – Робокоп».
И Востриков зашагал навстречу железным подвигам…
Однако через некоторый отрезок времени встретился ему Рыбаков.
– Я – робокоп, – сказал Рыбакову Востриков.
– Нет, ты – Востриков. Это я – Рыбаков, – ответил Рыбаков.
– Да не Рыбаков, а РОБОКОП. Я – Робокоп. Вот, – пояснил Востриков – Робокоп
Рыбакову.
– Нет. Я – Рыбалов, а ты – Востриков. Чудак человек! – ответил Рыбаков.
– РО-БО-КОВ. Тьфу ты!.. РОБОКОП я, РОБОКОП, а не Рыбаков, чёрт возьми эту
фамилию! – заволновался Робокоп – Востриков.
– Я тебя, братец, чё-то сегодня не очень-то понимаю. То ты – Рыбаков, то не
Рыбаков. А ведь ты – Востриков. Я тебя, тупорылый, с молодых ногтей помню. А
на счёт фамилии, рожа – это ты зря прошелся! Не позволю над нашей фамилией
потешаться! Я, может, дворянские корни имею! – ответил Рыбаков.
– Да послушай, рыбья твоя голова…
– Я тебя ещё в школе просил, Серёжа, подобных выражений ко мне не
использовать! У меня это с мамой связано. Как тебе не совестно! Хорош приятель!
– РО-БО-КОП! РО-БО-КОП! Слышишь!?
– Да ты ещё и коверкать вздумал! Я, братец, было подумал, что это ты ненароком:
ну там, флюс, ещё чё… А раз ты специально – нате вам! – и Рыбаков ударил
Вострикова – Робокопа в нос.
– Ну я тя ща расщеплю, толстолобый! Ки-и-я-а! – Востриков попытался включить
Робокопа на все 100% и попал Рыбакову мизинцем в большую родинку и кадык.
– Всё, брательник! Буду мять и кидать больно! – Рыбаков включил KING KONG-
а…
…KING KONG мял Вострикова – Робокопа и кидал больно.
…На углу Гороховой и Садовой можно было наблюдать крайне неравный
поединок человека с KING KONG-ом…
Человек этот был Востриковым. Трагедия своего рода. Или случай на
производстве…иллюзий?
ВОТ ЭТО ДЕЛО!
1. Моисеев покупает себе сумку-бурдюк. По дороге к хатке в размышлениях он
вдруг прыщет:
– Не… емкость не та: только винчик. Не-не-не. Х!
Моисеев возвращается в магаз.
Моисеев покупает себе сумку-суперфляга Блинова. Но по пути…в
размышлениях…короче, прыщет опять:
– Не. Не то, не то… Нет глубины… Где «полировка» и «тады ой»? Где?!.. Х!
И снова возвращается в магаз.
Моисеев покупает себе сумку-кабак.
– Вот это дело, – прыщет Моисеев.
Он спешит к хатке.
2. Выходит девочка во чисто поле. Начинает девочка по полю бродить, колОсики
рвать.
Девочка напевает: «Один колосок беру, на другой смотрю, третий примечаю, а
четвертый Турманидзе!»
– Не-т, не то! – говорит через некоторое время девочка.
Выходит девочка тогда в суперсадик. Начинает девочка по садику бродить,
яблОки сшибать.
Девочка снова напевает: «Одно яблоко беру, на другое смотрю, третье примечаю,
а четвертое Пихлапсон!»
– Тоже не то. Ну не то и всё! А?! – через некоторое… короче, говорит опять.
Выходит девочка тогда в лес уже. Начинает девочка по лесу бродить, ягОды
дергать.
Девочка снова напевает: «Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью
примечаю, а четвертую Мересьеву!»
– Вот, – говорит девочка, – это дело!
ГВОЗДИКОВ. (ДЕЛО БЫЛО В СТОКГОЛЬМЕ).
Гвоздикову казалось, что все за рубежом говорят на русском языке, только он
(Гвоздиков) этого русского языка почему-то не понимает…
– Э-э-не-э, мать, врёшь – не возьмешь…триста грамм, поняла? Триста…–
Гвоздиков заговорчески подмигивал продавщице в маркете, – то-то!
И довольный Гвоздиков с мешочком лакричных конфет уже спешил озадачить
кассира.
Примерно так Гвоздиков доставал всех попадавших в поле его покупательно-
оценивательно-познавательной деятельности иностранцев.
Как следствие указанного в начале отоларингологического отклонения Гвоздиков
ощущал вокруг себя какой-то непонятный бессмысленный заговор. Вера в этот
заговор росла в Гвоздикове с каждым днем, т.к.:
1) он иногда нарывался на русских,
2) служители иностранного торгового культа каким-то образом понимали
Гвоздикова,
3) пятница…
Пятница! Как известно, скандинавы (жуткое слово) всю неделю работают, а по
пятницам выпивают и отдыхают.
Гвоздиков гостил у брата, который уже стал скандинавом (жуткое слово, как не
крути) – в пятницу они, конечно того…
Когда разгоряченный ностальгией и виски Гвоздиков врывался от брата в
вечерний Стокгольм, пресловутый языковой барьер падал стремительно и
отчаянно. Гвоздиков понимал всё, что кричали, шептали, пели и, наконец, просто
говорили вокруг!
Он дружески ущипывал болтающих о болонках старушек. С трагическим лицом
выслушивал исповеди уличных наркоманов. Подпевал кантри у местечковой
уличной эстрады. Негодовал по поводу информации о коррупции в местной
реакционной газетке. Громко сочувствовал негру – водителю в автобусе, в ответ на
предложение купить билет. Перемигивался с симпатичными женщинами,
предлагающими мороженое. С особой, бомжеватого вида категорией граждан
Гвоздиков обсуждал вопросы ценовой политики и рассказывал сказки о родине…
Однако, в понедельник всё возвращалось на свои места. Гвоздиков переставал
понимать – заговор нависал…
От недели к неделе Гвоздикову становилось всё хуже и хуже. Не выдержав
нервного напряжения, Гвоздиков попрощался с братом и уехал на родину раньше
срока.
Тут и приключилось с Гвоздиковым самое страшное. На родине Гвоздикову стало
казаться, что все говорят на иностранном (непонятном опять же ему Гвоздикову)
языке. Заговор, т.о. не переставал.
Ситуация уже казалась Гвоздикову безвыходной, когда, выпив по привычке
