Рипли разглядывала брата с выражением угрюмой скуки.
— Никому не нужно, чтобы ты показывал это, — сказала она, тыча пальцем в его пах.
С треском разбив очередное яйцо, Томас удрученно улыбнулся.
— А что? — спросил Фрэнки.
— А то, что это странно. Показывать свои причиндалы собственной сестре — странно. Фу! Больной.
— Я не больной! Папа сказал, что это нормально. Верно, пап?
— Да… — начал было Томас, но тут же скривился и затряс головой. — То есть я хотел сказать, нет… И все-таки — да.
В чем проблема? Разве не он вел семинар по детской сексуальности для старшекурсников Колумбийского университета? Не ему ли было знать о «правильности с точки зрения развития» большинства детских отклонений?
Томас поднял руки и встал над столом, стараясь выглядеть строгим и беспристрастным одновременно. Дети, впрочем, уже позабыли о нем. Набив рот тостами, они препирались хнычущими голосами, что было характерно для их общения.
— Да уймитесь же. Послушайте, девочки и мальчики. Пожалуйста.
Теперь Рипли и Фрэнки тараторили в один голос:
— Нет, ты!..
— Нет, ты!..
Боже Всемогущий, голова просто раскалывается.
— Да послушайте же вы, скандалисты! — крикнул Томас. — У вашего старика выдалась крутая ночка.
— Опять напился с дядей Кэссом, да? — фыркнула Рипли.
— Можно, мы разбудим его, папа? — попросил Фрэнки. — Ну, можно, мы разбудим его, пожалуйста?
Откуда это неясное, дурное предчувствие? «Просто тяжелая ночь, — сказал он себе. — Днем во всем разберусь».
— Нет. Не трогайте его. Лучше послушайте меня! Я уже говорил, что у вашего старика была бурная ночь. И теперь ему нужно, чтобы его дети дали ему немного передохнуть.
Оба посмотрели на отца весело и настороженно. Они видели его насквозь — умные маленькие изверги. Несчастный папуля. Когда они выводили его из себя, то всем своим видом показывали: они понимают его притворство. А потом ему самому уже начинало казаться, что он действительно притворяется. Что-что, а манипулировать людьми они умели, шельмецы.
Томас сделал глубокий вдох.
— Я сказал, что вашему старику нужно, чтобы дети дали ему немного передохнуть.
Дети мгновенно переглянулись, словно желая убедиться, что оба в одинаково озорном настроении, а затем начали смеяться.
— Сама себя обслужи, девка! — крикнул Фрэнки, подражая какому-то фильму, который они смотрели не так давно. С тех пор это стало обязательной шуткой к завтраку.
Тут Томас понял, что погиб. Он признал поражение, взъерошив детям волосы и расцеловав их в макушки.
— Только не говорите «девка», — пробормотал он.
Потом и сам принялся за завтрак, подобно примерной девке, обслужившей господ. Он успел позабыть, как любил когда-то проводить утреннее время в будни с детьми.
Даже с похмелья.
Как правило, он виделся с Франклином и Рипли только по воскресным дням — так значилось в соглашении об опеке. Однако Нора попросила взять их на неделю, ей, видите ли, нужно было съездить в Сан-Франциско. Обычно взять детей не составляло проблемы, однако Нора выбрала самый неудобный момент: конец лета, дети уже устали отдыхать, а он, Томас, по горло загружен работой в приемной комиссии и готовит новые курсы для грядущего семестра.
Слава богу, вызвался помочь его сосед Миа.
Настоящее имя Миа было Эмилио, но все звали его Миа — скорее всего, потому, что фамилия его была Ферроу.[5]Отличный был мужик: сам он определял себя как марксиста-любителя и гомосексуалиста-профессионала. Он писал технические тексты для «JDS юнифейз»[6]и обычно работал вне дома. Хотя он постоянно кричал о том, что ни во что не ставит детей, но становился положительно сентиментален, когда речь заходила о Фрэнки и Рипли. Он жаловался на них, как закоренелые фаны жалуются на победную серию своей команды, словно принося доказательства покорности переменчивым богам. Томас подозревал, что его любовь к детям была во многом сродни отеческой, иными словами, неотличимой от гордости.
Опаздывая, Томас поторапливал детей, когда они шли через лужайку. Район был достаточно молодым для того, чтобы щеголять извилистыми дорожками и большим разнообразием зеленых насаждений, но слишком старым для сверхпретенциозности. Миа, стоя на крыльце, обсуждал что-то со своим партнером Биллом Маком. У Миа были темные, коротко стриженные, как у морского пехотинца, волосы, а лицо его давало понять всем и каждому, что у этого человека нет ни капли лишнего жира. Телосложения он был, скорее, субтильного, если бы не мощные плечи и руки. Словом, сложен был Миа, как акробат.
— Просто здорово, — говорил Миа. — Ё-моё, на грани фантастики, Билл.
Обернувшись, он простодушно улыбнулся Байблам, тесной группкой стоявшим на нижних ступеньках.
— Привет, детки, — сказал он. — Вы как раз вовремя, чтобы попрощаться.
— Привет, Уильям, — осторожно обратился Томас к Биллу. В прошлом месяце Билл решил, что хочет, чтобы отныне его величали «Уильям» — по его словам, в этом варианте было больше «культурно-столичного шика».
— Го-о-о-споди боже, — протянул Миа с интонацией, которая была чем-то средним между тоном избивающего жену алабамского пентюха и калифорнийского гея. — Почему не называть его просто Вилли?
— «Вилли-Винки» — в самый раз! — выкрикнул Фрэнки с шотландским акцентом. Еще одно киношное выражение.
Миа громко расхохотался.
— Добрый день, Томас, — радостно откликнулся Билл. — А как поживают наши Байблы?
— У папы похмелье, а Фрэнки показывал мне свою пакость, — ответила Рипли.
На губах Билла появилась загадочная — точь-в-точь как у Моны Лизы — улыбка.
— Да-да, — сказал он. — У меня есть одна маленькая штучка… — Он сморщил нос. — Думаю, мой намек понятен…
Бочком протиснувшись сквозь Байблов, он направился к своей старой «тойоте» — один из первых борцов за охрану окружающей среды любил прокатиться с ветерком. В своем костюме-тройке он выглядел как блондин из «Каталога Сирза».
«Подрочить и сдохнуть», — прочел Томас по губам Миа, когда Билл выехал с подъездной дорожки.
Сколько он их знал, Билл и Миа делали все, что обычно делают статистически обреченные пары. Они кривлялись, когда говорил кто-то третий, — пугающее указание на неотвратимо скорый разрыв. Послушать, так они питали друг к другу неугасимую вражду. Буквально на каждом шагу и в любом обществе смачно чмокали друг друга. И все же каким-то образом им удавалось не только выжить, но и цвести и пахнуть. И безусловно, их отношения длились намного дольше, чем отношения между Байблами.
