Мееръ! продолжалъ старикъ: — укажите дѣтямъ Израиля этого зачумленнаго эпикурейца, какъ вы указали мнѣ его вашимъ благочестивымъ письмомъ, за которое да благословитъ васъ Господь.
Въ одно мгновеніе, какъ бы по командѣ, три правыя руки сомнительной опрятности, принадлежащія тремъ доносчикамъ, прицѣлились прямо въ лобъ бѣднаго моего отца.
Въ ушахъ отца моего раздался залпъ, какъ будто изъ нѣсколькихъ орудій; въ глазахъ у него потемнѣло, и затѣмъ засверкали цѣлыя миріады огненныхъ искръ, и какое-то невыразимо-колючее ощущеніе почувствовалось въ правой его щекѣ. Впослѣдствіи, отецъ узналъ отъ очевидцевъ, что въ тотъ моментъ, когда руки трехъ уличителей протянулись къ его лбу, костлявая рука святого его тестя съ быстротою молніи низверглась на щеку обвиненнаго и плотно уложилась на ней полновѣсною, трескучею пощечиною.
Что происходило съ отцомъ моимъ до утра слѣдующаго дня, то-есть подробности изгнанія его изъ собственнаго дома и немилосердіе всего еврейскаго общества въ мнимому отступнику вѣры, я описывать не стану. Конечно, будь другой на мѣстѣ отца, онъ скорѣе вцѣпился бы въ бороду своего тестя, хоть бы она была въ десять разъ святѣе, и вышвырнулъ бы весь хасидимскій сбродъ изъ дома, чѣмъ оставилъ бы самъ свой кровъ и свою семью; но отецъ мой, почти ребенокъ, забитый своимъ исковерканнымъ воспитаніемъ, слабый здоровьемъ, болѣзненный отъ постояннаго умственнаго напряженія и отъ сидячей жизни, безъ воли и энергіи, не могъ вступить въ такую неровную борьбу. Его вытолкали изъ дому и онъ всю ночь напролетъ бродилъ по грязнымъ улицамъ города, и лишь утромъ, пріютивъ окоченѣвшіе свои члены въ небольшой молельнѣ, погрузился въ тяжелый и неспокойный сонъ.
Грубый толчокъ прислужника большой синагоги разбудилъ его.
— Часъ утренней молитвы уже на исходѣ, а ты все еще предаешься страстямъ. Ну, да ты вѣдь эпикуреецъ, тебѣ все равно. Иди за мною: общество въ большой синагогѣ требуетъ тебя.
Отцу моему едва кончился семнадцатый годъ. Здоровье его, какъ я сказалъ уже, было сильно подавлено, и послѣднее событіе, потрясшее все его существо, дало его разстроенному организму послѣдній толчокъ. Когда онъ сдѣлалъ усиліе надъ собою, чтобы встать на ноги и послѣдовать за прислужникомъ, онъ пошатнулся, и еслибы нѣкоторые изъ зѣвакъ, глазѣвшихъ на него, какъ на дикаго звѣря, не подхватили его, то онъ навѣрное рухнулся бы на каменный полъ. Чрезъ четверть часа, онъ предсталъ предъ великимъ судилищемъ еврейской инквизиціи.
Большая синагога была полна народа всѣхъ еврейскихъ сословій. Тесть, мѣстные раввины, прочее духовенство и знаменитѣйшіе члены мѣстнаго еврейскаго общества, облеченные въ талесы[19], возсѣдали на каѳедрѣ синагоги[20]. Подсудимаго взвели, по ступенькамъ, туда же.
Мертвая тишина воцарилась въ синагогѣ. Взоры всего народа, съ любопытствомъ, злобою и презрѣніемъ устремились на страдальца. Подсудимый, чуть держась на ногахъ и съ опущенными глазами, чувствовалъ ядовитый стоглазый взоръ, на него устремленный. Онъ дрожалъ подъ магическимъ вліяніемъ этого взора, какъ въ самомъ сильномъ лихорадочномъ пароксизмѣ.
Нѣсколько минутъ между судьями, президентомъ которыхъ, очевидно, былъ тесть подсудимаго, продолжались совѣщанія и переговоры шопотомъ. Наконецъ, мѣстный раввинъ обратился въ арестанту:
— Ты уличенъ въ ереси и эпикуреизмѣ. Ты попираешь ногами святые законы и обычаи праотцевъ нашихъ. Ты, вмѣсто великаго талмуда, занимаешься лжемудріемъ, и гонишься за умствованіями, противными великому ученію каббаллы. Посѣваешь заразу въ юныхъ сердцахъ нашихъ дѣтей. Всѣ богопротивныя твои книги отысканы и преданы огню. Но изъ твоей головы ихъ выжечь невозможно. Нашъ раввинскій судъ осуждаетъ тебя на изгнаніе изъ города, а твой благочестивый тесть требуетъ немедленнаго развода для своей несчастной дочери. То и другое ты долженъ сегодня же исполнить безпрекословно. Твоя пожитки уже уложены, а разводная грамота[21] чрезъ нѣсколько часовъ будетъ готова. Если же ты вздумаешь неповниоваться нашей волѣ, или прибѣгнуть къ русскому закону, общество сдѣлаетъ приговоръ[22], и не пройдетъ недѣли, какъ ты, въ сѣрой шинели и съ выбритымъ лбомъ, отправишься туда, куда слѣдовало бы отправить всѣхъ тебѣ подобныхъ негодяевъ, для искорененія той ереси и того вольнодумства, которыя они посѣваютъ въ обществахъ Израиля. Отвѣчай. Но помни, что отвѣтъ твой — твой приговоръ.
Въ народѣ поднялся шумъ одобренія. Отцы поднимали на руки испуганныхъ ребятишекъ и указывали на обвиняемаго, какъ на убійцу, осужденнаго на смерть. Съ нѣмымъ отчаяніемъ въ душѣ, страдалецъ поднялъ глаза и обвелъ медленнымъ взоромъ всю синагогу. На всѣхъ лицахъ ясно написано было одно злорадство. Ни искры жалости, ни капли сочувствія ни въ комъ. Отецъ собирался уже вновь опустить глаза, какъ вдругъ взоръ его случайнымъ образокъ встрѣтился со взоромъ незнакомаго лица, упиравшагося подбородкомъ о рѣшетку каѳедры.
Лицо это принадлежало плотному мужчинѣ, довольно уже пожилому. Когда взоръ моего отца встрѣтился со взоромъ этого пріѣзжаго, послѣдній улыбался и дѣлалъ какіе-то знаки, которыхъ смыслъ былъ однакожъ непонятенъ моему отцу.
— Мы ждемъ твоего отвѣта, нечестивецъ! повторилъ раввинъ.
— Молодой человѣкъ! сказалъ незнакомецъ, обращаясь къ моему отцу — твое преступленіе такъ велико, что умѣренное наказаніе, возлагаемое на тебя, можно считать скорѣе снисходительнымъ, чѣмъ строгимъ. Ты по совѣсти его заслуживаешь, ты не имѣешь права на него не согласиться.
— Я на все согласенъ, отвѣчалъ мой отецъ чуть внятно.
— На разводъ ты тоже согласенъ? спросилъ раввинъ.
Знаки незнакомца сдѣлались еще настойчивѣе.
— Согласенъ, отвѣтилъ мой отецъ.
— Приготовьте все къ разводу, приказалъ раввинъ своимъ духовныхъ собратіямъ — а ты, прибавилъ онъ, обращаясь въ прислужнику — отвѣчаешь мнѣ и всему обществу за этого негодяя, который долженъ оставаться подъ строжайшимъ твоимъ надзоромъ до совершенія обряда развода. Потомъ ты пустишь его на, всѣ четыре стороны.
Когда моего отца выводили изъ синагоги въ избу прислужника, незнакомецъ подошелъ къ нему и шепнулъ:
— Не робѣй и не сокрушайся, молодой человѣкъ. Я тебя давно знаю и слѣжу за тобою. Будь готовъ; я возьму тебя съ собою. Я квартирую у Фейты Хассъ.
Въ тотъ же самый день совершился обрядъ развода безъ особенныхъ трагическихъ сценъ. Жена, разставаясь съ мужемъ и отцомъ своего дитяти навсегда, не только не рыдала и не терзалась, но напротивъ радовалась, что спасетъ свою душу и душу своей дочери отъ вѣчной геены за грѣхи мужа и отца[23].
Послѣ этой тяжкой операціи, отецъ мой билъ долгое время боленъ, и богъ-знаетъ, что случилось бы съ нимъ, еслибъ не пріютилъ его у себя тотъ пріѣзжій незнакомецъ, который уже въ синагогѣ показалъ ему свое участіе. Незнакомецъ этотъ былъ Давидъ Шапира, ремесломъ винокуръ и жилъ постоянно въ Могилевѣ. Онъ хорошо зналъ покойнаго дядю моего отца, и это объяснило послѣднему участіе Шапиры въ его злополучной исторіи. Но это участіе должно было подвергнуться сильному испытанію. Фанатизмъ хасидимовъ не удовлетворился
