“Худджат” (доказательство) показывает, что он достиг весьма высокой степени, ибо звание “худджат” у исмаилитов получали только выдающиеся проповедники, отвечавшие за проповедь в целых больших районах.
Насир возвращается на родину в Балх и с жаром принимается за проповедь. Надо думать, что проповедь эта не ограничивалась одними религиозными вопросами, а затрагивала и чисто политические моменты, ибо во многих одах Насира мы находим выпады против власти “турок”, т. е. сельджуков, и нападки на подчинившихся им багдадских халифов. Такая проповедь не могла встретить безразличное отношение со стороны местных властей. Против проповедника возбуждают преследование, по-видимому, даже ближайшие друзья и родня отрекаются от него, и для спасения жизни он вынужден бежать. Сначала он направился в Мазандеран, где в горах рассчитывал найти безопасное убежище, в то же время не слишком удаляясь от порученной ему области. Но и там рука сельджукского правосудия начала, видимо, приближаться к опасному проповеднику, и Насиру приходится бежать дальше и дальше, пока он не находит последнее убежище в предгорьи Памира в долине Иомгана области Бадахшана. В суровом горном климате этой неприступной долины, в тяжкой нужде провел последние свои годы Насир-и Хусрау, вдали от всех друзей и родных, которых ему уже никогда более не суждено было увидеть. Но старик мужественно переносил свои невзгоды, все силы тратя на пропаганду учения среди горцев и научную и философскую работу. Там, в этом уединении, возникли все те произведения, которые сделали его имя одним из величайших имен в истории персидской литературы. Правда, не всегда ему легко было переносить это мрачное уединение, некоторые строки его дивана звучат отчаянным воплем, исступленной жалобой на одиночество, на заключение в тесной тюрьме обледенелых вершин. Деятельность Насир-и Хусрау в Бадахшане не прошла даром. До сих пор многие сотни памирских таджиков исповедуют насажденный им исмаилизм, в настоящее время являющийся, однако, уже не протестом против феодализма, а орудием британского империализма, сумевшего приручить проживающего в Индии Ага-Хана, “живого бога” исмаилитов. Есть в Бадахшанских горах даже и доныне особая исмаилитская секта “насирийе”, называющая себя так по его имени, а память о нем живет в целом ряде фантастических легенд о чудотворце и волшебнике “святом шох Носире”. Так кончилась жизнь этого своеобразнейшего человека, который мог стать величайшим ученым своей эпохи и которому исторические судьбы Персии не дали развернуть и десятой доли его таланта.
4
Произведения Насир-и Хусрау были, по-видимому, весьма многочисленны, но дошло до нас сравнительно мало, и то в чрезвычайно искаженном виде. Потребуется долгая и упорная работа, чтобы расшифровать все те непонятные строки его книг, которые были искажены невежественными переписчиками. Но то, что может быть разобрано сейчас, представляет собой весьма значительную ценность. На первом месте стоит его большой философский диван (сборник стихов), о последнем тегеранском издании которого мы уже упоминали. Возникал он постепенно в течение долгого ряда лет в изгнании в Иомгане и представляет собой несистематическое изложение философских воззрений поэта. Художественная сторона его не особенно высока, стихи тяжеловесны, подчас неуклюжи, но содержание представляет громадный интерес для истории персидской философии и исмаилизма, догматы которого он излагает в аллегорической форме. К дивану примыкают две небольших поэмы “Рушенаи-намэ” (Книга просвещения) и “Сеадет-намэ” (Книга счастья), написанная там же. Первая близка по содержанию к дивану и содержит изложение своеобразных пантеистических концепций автора, вторая еще более интересна, ибо в основном она сводится к критике существовавшего в его время общественного строя. Насир яростно выступает против феодализма, громит носителей власти и стремится показать, что счастье возможно только при возврате к природе, в полной трудов жизни земледельца. Одна из глав этой книги представляет собой сплошной панегирик крестьянству, от которого
“Все веселье мира, от трудов его посевы и сады”.
Насир имел достаточную возможность хорошо убедиться в том, какие беды несут для крестьянского хозяйства постоянные войны феодалов, как разоряются целые области в результате феодального произвола. Прославление крестьянства у Насир-и Хусрау предетавляет значительное сходство с деятельностью среднеазиатской городской буржуазии начала XX века, также пытавшейся подкрепить свою оппозицию феодализму защитой крестьянства от полного разграбления феодалами.
Кроме поэтических произведений Насир-и Хусрау оставил и интересные прозаические работы. Среди них наиболее значительна “Зад-ал-мусафирин” (Путевой припас путников), персидский текст которой был впервые отпечатан в Берлине в 1921 г. Этот объемистый трактат — нечто вроде своеобразной энциклопедии, охватывающей собой почти все возможные для того времени вопросы от чисто философских метафизических проблем и кончая вопросами космогонического и космографического характера.
Книга эта показывает блестящее знакомство автора с философией, как классической в лице главным образом Аристотеля, которого он весьма своеобразно толкует, так и арабо-персидской вроде знаменитых ал-Фа-раби и Абу-Али-ибн-Сины (Авиценны). Наряду со сложнейшими метафизическими проблемами автора интересуют и чисто физические явления: он пытается объяснить происхождение молнии и грома и т. п.
Вторая дошедшая до нас книга “Ваджх-и-дин” (Лик веры), напечатанная также в Берлине в 1923 г., целиком посвящена изложению основных догматов исмаилитского учения. Судя по характеру изложения, это своего рода катехизис, предназначенный для вновь обращенных в исламизм. Построена она так, чтобы как можно более незаметно оторвать посвящаемого от правоверного ислама, искусно пользуясь при этом в качестве мостиков цитатами из Корана, аллегорически интерпретируемыми.
Кроме этих дошедших до нас произведений, нам известно еще, что существовал арабский диван нашего поэта, от которого до нас не дошло единой строчки, и несколько прозаических трактатов, из которых только по названию нам известны: “Хан-и-ихван” (Братская трапеза) и “Бустан ал-укул” (Цветник умов), вероятно представлявшие собой что-то вроде упоминавшегося выше “Лика веры”.
Весьма вероятно также, что в молодости Насир написал не одно стихотворение в обычном для той эпохи придворном стиле типа обычных панегириков и эротических газелей. Об этом он в некоторых местах дивана упоминает. Надо думать, что все произведения такого рода поэт сам же и уничтожил после трагического перелома в его жизни. Кроме этих безусловно принадлежащих Насиру произведений, ему приписывается еще бесчисленное множество различных трактатов по магии, алхимии и т. п. Слава его, по-видимому, довольно быстро распространилась из далекого Иомгана по всей Персии и создала ему репутацию какого-то сказочного мага. Репутация эта была еще усилена возникшей значительно позднее фантастической “автобиографией”, которая долгое время считалась подлинным его произведением, но ему, безусловно, не принадлежит, будучи безвкусной стряпней из различных нелепых сказок о сношениях с духами, постройках волшебных зданий и тому подобных аттрибутов волшебной сказки. Понятно, что упрочившаяся за Насиром репутация мага невольно привлекла к нему все более или менее известные произведения по магии, авторы которых точно установлены
