class="a">[6]. 1 мая 1707 г. договор вошел в силу и стал законом. Флаг Великобритании, как стало называться новое государство, удачно сочетал на синем фоне два креста — покровителя Англии святого Георгия и покровителя Шотландии святого Андрея — знаменитый «Юнион Джек», обозначающий британское присутствие и поныне. Такая приверженность друг другу Англии и Шотландии представляется следствием долгого и непростого сближения двух королевств, формально начавшегося с «унии корон» 1603 г., когда шотландский король Яков VI Стюарт стал еще и английским королем (как Яков I Стюарт). В этом смысле договор, объединивший в 1707 г. Англию и Шотландию, только укрепил давно существовавшие культурные, экономические и политические тесные связи между двумя королевствами.
С другой стороны, если протянувшаяся на равнинах от Глазго до Эдинбурга Нижняя Шотландия, Лоуленд, к 1707 г. во многом сблизилась с Англией (сохранив при этом традиционные институты страны в церковной, образовательной, юридической сферах), то Горная Шотландия, Хайленд, и после заключения унии сохранила фактическую культурную и политическую обособленность. Достижения и трудности Шотландии стали общим достоянием Соединенного Королевства, и вместе с ними — проблема Горной Страны, мятежности вооруженных и лояльных прежде всего собственным вождям кланов Горного Края — «Хайлендская проблема» Великобритании в конце XVII — первой половине XVIII в.[7]
Славная революция 1688 г. не только подвела черту под эпохой Реставрации монархии Стюартов, но и ускорила политическое объединение «британского архипелага». Однако прежде общим факторам британского единства еще предстояло проявить себя в Верхней Шотландии. Изгнанный в 1688 г. король Яков Стюарт призвал кланы Хайленда выступить за дело «законной династии»[8]. Это обращение к вождям и магнатам Горного Края за вооруженной поддержкой отчетливо обозначает не только границы реальной власти Лондона и Эдинбурга в Шотландии к концу XVII — началу XVIII в., но и пределы различавшихся социально-экономических и политических традиций и практик, бытовавших тогда по обе стороны Грэмпианских вершин.
В четырех из пяти выступлений сторонников изгнанных Стюартов горцы Шотландии приняли самое значительное участие. Поддержку делу лишившейся трона династии жители Горного Края оказали и в 1689–1691 гг., когда военные действия в Шотландии ограничивались главным образом Горной Страной; и в 1715–1716 гг., когда в решающем, хотя и нерешительном сражении якобитов в Шотландии, под Шериффмуром 13 ноября 1715 г., из 20 пеших полков и 8 конных отрядов Джона Эрскина, 6-го графа Мара, возглавлявшего армию Якова III (VIII) Стюарта, «старшего Претендента» на британский престол, 18 пеших полков составляли именно горцы; и в 1719 г., когда вооруженную силу восставших, за исключением испанского десанта в 300 человек, образовали исключительно жители Горной Страны; и в 1745–1746 гг., когда вступавшая в ноябре 1745 г. в Англию армия Карла Эдуарда Стюарта, «младшего Претендента», более чем на 40 % состояла из полков, сформированных горцами, и почти на 32 % — из частей, сформированных на феодальной основе в той же степени, что и на клановой. При этом в пеших полках (около 5000 человек против 500 в кавалерии) эта цифра достигала 79 % от их общего числа[9]. Во время попытки вторжения Якова III (VIII) Стюарта на Британские острова в 1708 г. его организаторы также рассчитывали на поддержку в Хайленде[10]. Поэтому не случайно, что армии «Претендентов» из Стюартов на британский престол в исторической памяти прочно ассоциировались с жителями Горной Страны[11].
После восстания якобитов, как стали называть сторонников изгнанных Стюартов, в 1715–1716 гг., впервые в их длинной череде завершившегося вторжением поддержавших претензии Стюартов горцев в Нижнюю Шотландию, а затем и собственно в Англию, правительство Соединенного Королевства было вынуждено не ограничиваться одним рассеиванием, пленением и наказанием жителей Горного Края (как в тех редких случаях прежде, когда это вообще было возможно). Потребовалось продолжительное военное присутствие в Хайленде, чтобы основательно утвердить военно-политический контроль правительства в этой части страны[12].
В то же время в конце XVII — первой половине XVIII в., когда укрывшаяся на континенте династия находила вооруженную опору главным образом в Горной Стране, правительственные чины и их агенты в Шотландии составили более сотни различного рода аналитических записок, отчетов, мемориалов и рапортов о положении на мятежной гэльской окраине[13]. Многие из этих сочинений принадлежали перу чинов, отвечавших за хайлендскую политику Лондона, их явных и тайных агентов. Именно эта аналитическая литература послужила источником основных сведений и рекомендаций при определении правительственных курсов в отношении британского присутствия в Горной Стране.
Таким образом, умиротворение Горной Шотландии сопровождалось не только увеличением числа британских гарнизонов, но и формированием определенного корпуса текстов (записки, рапорты, мемориалы, описания, отчеты, травелоги, памфлеты, военно-политическая корреспонденция), отражавшего восприятие края в Англии и значительной части Нижней Шотландии и послужившего идеологическим обоснованием для политики Лондона на гэльской окраине. Их разбор помогает понять, как на Горную Страну и горцев смотрели из Лондона, как британские чины «прочитывали» действительность Горной Шотландии в 1689–1759 гг., в какой степени такое «прочтение» формировало политику Лондона в крае[14].
Кроме того, растет интерес историков к изучению природы, характера и особенностей взаимодействия гуманитарного знания и политической власти в рамках колониальной и окраинной политики европейских держав эпохи раннего Нового времени в целом. При этом их усилия по экономической модернизации, политическому переустройству, социальной инженерии, формированию новой идентичности и укреплению лояльности в заморских колониях и на внутренних окраинах метрополий являются предметом пристального интереса не только среди профессиональных историков[15]. Современная антропология (как область профессионального научного знания) и гуманитарные интервенции (как область провокационной политической практики) в иной этнокультурной среде состоят между собой во многом в тех же отношениях с точки зрения содержания и характера познавательных практик, что и колониальное знание о новообретенных землях и империализм эпохи Просвещения и первых глобальных империй[16].
Обилие этих типологически и содержательно сопоставимых примеров позволяет выводить генеалогию такого колониального знания от лидеров империалистической гонки раннего Нового времени к мировым и региональным державам современного мира, в той или иной мере также реализующим в своей внешней и внутренней политике различные колониальные и имперские практики[17]. Обращение к историческим прецедентам способствует лучшему пониманию их специфики на современном этапе.
Разумеется, существует вполне определенная разница между профессиональными гуманитарными исследованиями и работами, обслуживающими интересы и нужды отдельных держав. Однако с точки зрения исторического анализа в сложной и многогранной области (пост) колониальных и имперских исследований эти сочинения представляют собой весьма продуктивный объект для изучения стремительно набиравшей вес в рамках проекта Просвещения политики знания. В том числе в вопросах, связанных с особенностями и характером колониальных народов.
В этом плане опыт решения «Хайлендской проблемы» посредством интеллектуальной колонизации Горной Шотландии ответственными за ее умиротворение
