сундуке над ними каша? И вообще, бог вечно дарит сиськи стервам. Не сдержишься ещё, ущипнёшь или крикнешь, а стерва жалобу настрочит, не-е-ет, уж лучше старая объезженная кляча, на ту ори, хоть лопни, она только зенки выпучит и зубы крепче стиснет, к тому же с больным желудком баба. Нет, братцы, ничего лучше старой секретарши с больным желудком.
Ну, может, самую малость подзадержался. Ведь как отказать, когда юбилей у коллеги?
Павор любил, чтобы дома было чисто и вкусно пахло, а жена встречала у порога с Капитошкой на руках, расчёсанная и в нарядном халатике, которых он ей сам купил с десяток. Обязательно с улыбкой — Павору нравилось выражение радости и признательности, тем более, жене было за что благодарить — шутка ли, сидит дома, на всём готовом, ни дня в жизни не работала. Фактически из говна её вытащил, законным браком взял в приличный дом, ни разу не попрекнул, что копейки с собой не принесла, подушки, даже ложки ржавой. С одной стороны, что Павору приданное? Своего добра слава богу нажито, не нищий вроде её тётки. Главное, пизда в наличии была, значит жена годилась, чтоб рожать. Самое бабье дело. Детей Павор любил и непременно хотел ещё и сына, над чем старательно работал, хе-хе.
В этот раз его никто не встретил, более того, в прихожей валялись какие-то вещи, Павор даже поднял что-то по инерции, и только потом начал сердиться. Закрутилась, что ли? Не слыхала, как подъехала машина?
— Светлана! — крикнул он. — Я дома!
Никто не отозвался, не затопали детские ножки Капочки, доченьки, не зазвенел её голосочек, тогда Павор испугался. Травма? Больница? Не доглядела за ребёнком? Почему не позвонила?!
И только когда увидел царящий повсюду хаос, понял — тварь его бросила. И ладно бы, чтоб сама увалила ко всем чертям, но тварь забрала самое дорогое — дочку.
До ночи Павор бесновался и всё крушил. Разбил дорогой экран и прекрасное зеркало в резной раме красного дерева, стоившее больше, чем некоторая мебель. После вспомнил про идеальный антистресс — бутылку бурбона. Хватил стакан — вроде попустило.
— Ну вот чего ей моча в голову стукнула? — спросил он у фикуса. — Я ей что, не покупал шмотьё или цацки? Требовал луну с неба? Да просто, блядь, чтоб порядок дома был, и чтоб ебало лишний раз не разваливала. Ну случилось может палку перегнуть раз или два, так я же потом финансово извинялся?
Павор осёкся и, грузно переваливаясь, побежал на второй этаж, проверять гардеробную. Увиденное повергло его в шок — эксклюзивная одежда висела в своих чехлах, он не поленился пересчитать. Янтарные цацки, которые теперь стоили дороже бриллиантов, лежали в своих коробках. А раз жена не взяла того, что можно продать — значит забрала его заначку!
Сейф открылся с пятой попытки, потому что руки тряслись. Наличные и кредитки остались неприкосновенными, это добило Павора окончательно. Всё стало ясно, как белый день — очевидно, тварь нашла ёбаря, который согласился взвалить себе на горб бабу с чужим дитём. Как он ни присматривал за женой, как ни воспитывал и каким бдительным не был — теперь он рогоносец. В тот вечер Павор Игнатьевич напился до освинения и плакал слезами, жалуясь фикусу на сволочных проклятых женщин, которые первые почти что сорок лет жизни Павора избегали его, не взирая на все достоинства, а после сорока подло предали.
Только действительность оказалась гораздо хуже. После обеда, когда пожёванный похмельем Павор уже почти пришёл в себя посредством аспирина и кока-колы, в офис приползла какая-то шалашовка.
Павор ненавидел коротко стриженных, уверенных в себе баб, одетых с той небрежностью, которая словно призвана подчеркнуть их нежелание нравиться мужчинам.
— Я юрист ОЗДЖ и представляю интересы Светланы, — дерзко заявила шалашовка. — Мы начинаем процедуру развода.
Она ещё что-то говорила, в открытую дверь было видно, что из кабинетов высовывали головы подчинённые и переглядывались с ухмылочками. Даже старая мымра, его секретарша, кажется, злорадствовала. Павор готов был принять наличие у жены хахаля, ну, повелась баба на молодой крепкий хуй, дело обычное и лечится вожжами, но не этого привселюдного унижения.
— Передайте Светлане, что я её уничтожу, — ледяным голосом сказал он.
Глава 4. Грей
* * *
Дневной глаз стоял в зените. Вся семья спала, когда раздался рёв и рык огромного врага невиданного вида, неслыханного гласа. Вонял враг тоже удивительно и странно, Грей подобного не слышал, хотя запахи запоминал с первого раза и навсегда.
Детёныши сбились в кучу за хвостами младших Матерей и старших Сестёр. Дяди и старшие братья приготовились к бою, Матриарх ощерилась: ащщ! Все мусты недоверчиво нюхали воздух — никто не встречал такого странного зверя. Он не исследовал местность и не осматривался, не искал добычи либо водопоя, а просто с рёвом мчался, как обезумевший весною мант, а крушил на своём пути лес — как целое семейство мантов. За ним оставалась широкая, вся изрытая тропа, по которой на задних двух лапах двигались другие, маленькие враги, возможно, детёныши большого. Каждый из них — как приличный зверь размером. Грей испугался, короткая жёсткая шерсть у него на загривке стала дыбом, вдоль хребта вздыбились костяные отростки позвонков — как у всех.
— Разведай, — велела Матриарх одному из сыновей. — Будь осторожен!
— Ласкою твоею, Мать, — ответил тот и исчез в траве, быстрый, как молния.
Семья отошла от логова на безопасное расстояние, обсела большое дерево, оттуда смотрели, там ждали. Детёныши осмелели вдали от шума, принялись играть в ветвях, ловить жуков, но взрослые мусты были настороже.
Не успел Дневной Глаз зажмуриться, как дядя вернулся, с глубокой раной в плече, весь в крови.
— Царапина, — презрительно бросил он, когда Сёстры принялись зализывать.
— Что ты видел? — спросила Бабка. — Что ты узнал, мой сын?
— Большую, шумную зверюгу не прокусить, очень твёрдая шкура, — ответил дядя. — Я сломал о неё клык, — он ощерился, показывая. — Но в ней, внутри, сидит маленький зверь, бесхвостый, такой же, как и те, что идут на задних лапах по тропе следом. Сидит, словно плод в самке, она несёт его в себе, а он помогает ей идти.
— Плод помогает идти?! — фыркнула Мать Грея, но Бабка взглядом велела ей молчать.
— Помогает, двигаясь. Когда он прекращает шевелиться, большая зверюга замирает. Я подумал, что дело именно в них, в маленьких. Двуногих, без хвоста. Я подумал, что это не семья, они с большой тварью — словно птицы на быке, всегда рядом, вроде блох. Я напал на одного.
