которой основывалось бы на рассказах победивших Анды пассажиров «Фэйрчайлда». Мне особенно запомнилась вечеринка, устроенная художником Карлосом Паэсом Виларо — отцом Карлитоса, одного из выживших юношей, — в его удивительном белом особняке, который он сам же и спроектировал. Там я познакомился с еще не до конца оправившимися от пережитого ребятами, их прекрасными novias[3] и симпатичными, пышущими здоровьем друзьями. Мы пили коктейль «Писко сауэр» и любовались закатами над Южной Атлантикой.
Выжившие учредили комитет, который консультировал их по вопросам работы с заявками, поступавшими от зарубежных издательств. Родители некоторых юношей противились самой идее публикации подробностей случившегося, но в прессе продолжали появляться самые причудливые версии разыгравшейся в Андах трагической истории. Вот почему ее участники решили, что все же нужно написать книгу, которая, по их словам, сможет «донести до людей правду и опровергнуть распространившиеся в последнее время ложные слухи о том, что… случилось… в Андах».
Юноши очень не хотели, чтобы рассказ получил сенсационную окраску, и настаивали на необходимости сделать основной акцент на духовной значимости перенесенных ими страданий. Таким образом, молодой английский романист, не говоривший по-испански и никогда прежде не занимавшийся документалистикой, на первый взгляд, выглядел наименее подходящей кандидатурой в сравнении с писателями (такими, как, например, Гэй Тализ), предложенными другими издательствами и пользовавшимися заслуженной репутацией специалистов в данной области. Тем не менее некоторые обстоятельства, объективно считавшиеся неподходящими, сыграли, наоборот, в мою пользу: я англичанин, а не янки, ненамного старше этих ребят и, что самое важное, исповедовал одну с ними веру — католицизм.
После полутора недель интенсивных переговоров комитет выбрал меня, и я подписал соглашение с выжившими. Эдвард Берлингейм, тот самый издатель, который столь успешно отрекомендовал меня уругвайцам, сумел также добиться от них важной уступки, о чем некоторые из выживших впоследствии жалели: автор книги не «пойдет на сделку со своей совестью» и не согласится на цензуру готовой рукописи.
В начале февраля 1973 года Берлингейм вернулся в Нью-Йорк, а я приступил к сбору материала и встречам с пережившими авиакатастрофу, членами их семей, родственниками погибших. Это был непростой и временами болезненный процесс: юноши не горели желанием откровенно общаться ни со священниками, ни с родными, ни с психотерапевтами, так как открывать душу первым значило признаться в том, что они согрешили, вторым — что они все еще дети, а третьим — что они locos, сумасшедшие! Я же превратился для них в наперсника, советчика и исповедника. В результате возникшая между нами связь стала такой тесной, что они иногда называли меня «семнадцатым выжившим».
Когда в октябре 1973 года я вернулся в Монтевидео вместе с Эдвардом Берлингеймом и рукописью «Живых», некоторые парни посчитали, что я злоупотребил их доверием. Ребят неприятно поразило то, что я описал мрачные подробности горного рациона, к тому же выставив их чудовищами. Где написано, что они достойные восхищения, отважные молодые люди? Почему я не представил их спасение как чудо? Каждый из юношей сообщил мне, что характеры остальных пятнадцати человек я раскрыл вполне успешно, но вот его лично не понял совсем.
В нашем номере в «Виктория Плаза» царила суматошная, почти истеричная атмосфера. Нас уверяли, что, если книга будет опубликована в ее нынешнем виде, выживших непременно побьют камнями на улицах Монтевидео. Сохранял спокойствие только Нандо Паррадо. Я попытался объяснить молодым людям метод, который использовал при написании книги: их история в эмоциональном плане была столь мощной, что поведать ее без напускного пафоса представлялось самым верным решением. Автору не следует навязывать читателю свою точку зрения: тот должен иметь возможность самостоятельно сделать выводы, которые сочтет правильными. Подробности, быть может, и ужасающи, но, если их не раскрыть, люди подумают, что в горах происходили вещи пострашнее описанных в книге.
Следующей весной «Живые» вышли в Нью-Йорке, а в скором времени — и в других странах. Читатели приняли книгу достаточно благосклонно, и спасшиеся юноши не просто не подверглись побиванию камнями у себя на родине, но даже стали национальными героями. Книга была переведена на пятнадцать языков, разошлась тиражом более пяти миллионов экземпляров, а в 1992 году по ней сняли художественный фильм. Ни одно из читательских писем, которых я получил немало, не содержит критики в адрес выживших пассажиров разбившегося в Андах самолета. Напротив, как верно заметил автор одного из отзывов, эта история «группы людей, превзошедших in extremis[4]собственные и чужие ожидания… позволила мне испытать несколько большую, чем обычно, радость от осознания, что я принадлежу к роду человеческому».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Уругвай, одно из самых маленьких по территории государств Южной Америки, основан на восточном берегу Ла-Платы как буферная зона между набиравшими силу гигантами — Бразилией и Аргентиной. В географическом отношении это был благословенный край, где тучные стада вольготно паслись на обширных пастбищах. Население составляли степенные торговцы, врачи и юристы, проживавшие в городе Монтевидео, и гордые пастухи гаучо, которые вели полукочевой образ жизни в сельской местности.
В XIX веке уругвайцы отчаянно сражались за независимость от Аргентины и Бразилии. Когда же завершились войны против внешних врагов, начались гражданские раздоры между сторонниками двух политических партий: «Бланко», учрежденной консерваторами-провинциалами, и «Колорадо» — детищем либералов из Монтевидео. В 1904 году последнее восстание приверженцев «Бланко» было подавлено президентом страны — лидером партии «Колорадо» Хосе Батлье-и-Ордоньесом. При нем Уругвай превратился в светское демократическое государство, которое в последующие десятилетия приобрело репутацию самого развитого и просвещенного на континенте.
Страна была аграрной и сильно зависела от экспорта. Пока шерсть и говядина на мировом рынке стоили дорого, Уругвай процветал. В 1950-е годы цены на эти товары значительно снизились и в стране начался экономический спад. Безработица и инфляция вызывали серьезное недовольство населения. В государственном секторе наблюдался переизбыток чиновников, получавших в массе своей весьма скудное жалованье. Юристы, архитекторы и инженеры, прежде составлявшие подобие национальной аристократии, оказались, можно сказать, не у дел. Многие из них вынуждены были сменить профессию. Только землевладельцы-селяне оставались относительно зажиточными, в то время как городские жители перебивались кто чем мог в условиях экономической стагнации и высокой административной коррупции.
В результате в стране зародилось первое и наиболее заметное движение городской герильи[5] — «Тупамарос»[6], стремившееся свергнуть олигархов из «Бланко» и «Колорадо», правивших Уругваем. Какое-то время революционерам сопутствовала удача. Они похищали чиновников и дипломатов, требуя выкуп за их освобождение, и внедряли своих людей в ряды противостоящей им полиции. В конце концов правительство обратилось за помощью к армии и деятельность
