поднял что-то вроде осколка синего стекла, но я подошел ближе и увидел, что это осколок черепа. Только синий.
— Да, — ответил он на вопрос, который я еще не задал. — Даже твои кровь и кости тоже оставляют призраков.
— Так этим вы и занимаетесь? Ищете недостающие куски?
Он остановился, улыбнулся мне (улыбка у него была грустная и жуткая) и сказал:
— Ты быстро схватываешь. Я понял, что с тобой будут проблемы, как только ты увидел меня этим утром.
Я попятился.
— Я… никому не скажу. Клянусь. Клянусь! Пожалуйста, не убивайте меня!
— Не убивать? — удивился он. — С какой стати мне убивать первого человека, который разглядел меня за долгое время, не говоря уж о том, что он пришел со мной поговорить?
Он нашел еще один кусочек, но я не хотел присматриваться.
— Просто чтобы ты знал, — сказал он, продолжая свою работу. — Кэти почти не чувствовала боли. Я не стану лгать тебе, Томми, один миг боли и давления все-таки был. Вроде того, когда у тебя сильно забит нос, а ты хочешь чихнуть. Пару секунд тебе больно, и ты чувствуешь только, как нарастает давление. Было с тобой такое?
Я кивнул:
— В прошлом году, когда я болел гриппом. Было больно.
— Очень больно?
Я задумался.
— Нет, вроде не очень. Все так, как вы сказали.
— Вот такую боль Кэти и почувствовала — только ее и больше ничего. Все стало ярким, и она выскочила из тела раньше, чем случилось самое худшее. — Он остановился и посмотрел на меня. — Я хочу сказать, что она не страдала. Ты понимаешь?
Я чувствовал, как в горле все сжимается, в носу становится мокро, а глаза начинает жечь. Я не хотел, не хотел плакать.
— Да, сэр, — ответил я. — Это хорошо. Потому что она была очень хорошая. Собиралась идти со мной за конфетами. Она собиралась быть…
А больше я ничего не сказал, потому что слезы взяли свое и меня начало трясти. Я чувствовал себя таким одиноким, таким грустным, таким беспомощным и… виноватым. Я почти всегда следил, чтобы с Кэти ничего не случилось, а в это утро так увлекся сгребанием листьев… Если бы не это, я увидел бы, как она забирается в ту кучу. Если бы я…
— Пожалуйста, не делай так, Томми, — сказал человек с мешком. — Я не о слезах; ты оплакиваешь смерть друга, так оно и должно быть, это нормально, и я бы удивился, если бы ты не плакал… Но не смей винить себя в том, что произошло.
— Н-н-но если бы я… Если бы я не…
— Если бы ты что? Увидел, как она забирается в ту кучу и смог предупредить миссис Спенсер, то ничего бы не случилось? А что, если бы ты за минуту до этого ушел в туалет? Винил бы себя за то, что тебе захотелось пописать, а не присматривать за Кэти? А если бы мама позвала тебя в дом? Ты собираешься испортить себе детство постоянными «если бы»? Да, я могу читать твои мысли, но не все, только самые громкие. А сейчас ты думаешь очень громко.
Я посмотрел на него и перевел дыхание.
— Я уже так по ней соскучился…
— Неудивительно. Она была чудесной девочкой. И нет ничего плохого в том, чтобы скучать по тем, кого любишь.
Я начал было протестовать, но понял, что он прав. Я любил ее, как любил бы родную сестру.
— И она это знала, Томми. Она это знала.
Я вытер нос рукавом, потом утер глаза ладонями.
— А я могу чем-то вам помочь?
— Да, — сказал он, возвращаясь, чтобы развязать свой мешок. Внутри серебристый свет был таким ярким, что я опять удивился, почему он до сих пор никого не разбудил.
— Только те, кто видит меня, могут увидеть призрачный свет, — сказал он. — Перестань ты так волноваться.
Я посмотрел на открытый мешок.
— Вы хотите, чтобы я помог вам собрать кусочки? Или что-то оттуда достал?
Он покачал головой.
— Нет. Но, может, ты хочешь что-то туда положить?
Я уставился на него.
— Но у меня ничего нет.
— Есть, еще как есть. И если ты не положишь это туда, я не смогу собрать призрак Кэти, а если я не смогу его собрать… То никто и не вспомнит, что она вообще жила на свете. Нет, конечно, ты и твои родители, и ее родители, и ваши соседи некоторое время будете ее помнить. Но с годами ты станешь старше, воспоминания о ней начнут бледнеть, станут неточными, неважными, ненужными, а однажды наступит день, когда все, кто жил на этой улице, умрут, ничего не рассказав о Кэти тем, кто останется. Тем, у кого не было шанса увидеть ее улыбку, услышать то ее жуткое хихиканье или узнать, как она вредничает на своем дне рождения, вспоминая Рождество. Сейчас это кажется тебе невероятно далеким будущим, Томми, но, поверь, все произойдет в мгновение ока. Часть моей работы — это собирание частичек разбитых призраков, но мне нужно еще и… Мне нужно найти клей, которым можно сделать их снова цельными.
— Как модели моих монстров?
Он задумался над моими словами.
— Неплохое сравнение, весьма неплохое. Да, как фигурки твоих монстров.
— Я могу сбегать домой, принести вам клей и положить его в мешок. Это очень хороший клей, вы смотрите, чтобы он не попал на пальцы, потому что он быстро сохнет, воняет и клеится, и… и вы же не про обычный клей говорили, правда?
Он снова улыбнулся.
— Ты не перестаешь меня удивлять, этого у тебя не отнимешь.
Мне было плохо, хотелось пить, я устал и понимал, что могу снова расплакаться. И я не понимал, о чем он говорит, я знал только, что ему не нужно. Я подошел к куче призрачных листьев и посмотрел на синеватую, как дым, форму, которая осталась на месте тела Кэти. Мне даже хотелось опуститься на колени и прикоснуться к ней, но что, если моя рука пройдет насквозь? Что, если я не удержусь и упаду? Что тогда со мной будет?
— Хочешь знать, почему мой мешок такой большой и почему он так ярко сияет?
— Да, сэр.
Он опустился рядом со мной на колени, и мы вместе уставились на синеватый силуэт в призрачной листве.
— Моя работа самая тяжелая из всех… скажем так, похоронных. Я должен собирать недостающие кусочки разбитых призраков детей, которые умерли слишком рано. Рак, голод, насилие, равнодушие и жуткие, жуткие несчастные случаи, как вот этот. Все они остаются без каких-то своих частей. Иногда, как в случае с Кэти,
