чем к среднему классу, разве что со скидкой на местные реалии.
Но это всё было в прошлом. А сейчас муж — старик, сын — дурак, а сама она никому не нужная баба.
* * *
Может, конечно, дураком в прямом смысле сынок-то её и не был, но уж очень медленно развивался. Ровесники его давно уж переженились да по городам разъехались, а у него всё на уме рыбалка да грибы, грибы да рыбалка…
Пробовала в школу его отдать, да куда там… Посидел в уголке тихонько в первый день да домой убёг, и после — ни ногой!
Поначалу переживала, конечно, сильно, все в роду у них грамотные, Филипп-то вообще семь классов закончил, а тут такое… Но потом как-то улеглось, даже привыкла.
Вон у Машки, соседки, через три дома, сын в школу пошёл, а там оказалось, что искра в нём есть, причём силы немалой… Вот и забрали парня в академию.
И вроде бы радоваться надо, раз такое дело — сынок присмотрен, одет, обут, глядишь, человеком большим станет. Но нет. Не вышло, искра гнилая оказалась, мертвячья… А с такими у государя разговор короткий, голова с плеч, и весь разговор. Да потом ещё и саму Машку с мужем забрали куда-то…
И хотя у Илюши никакой искры не было и быть не могло, кое-какая странность всё же имелась — был он художник.
Разве это странность? — спросите вы. — Подумаешь, великое дело, художник… Мало ли кто рисовать умеет, вон в столицах, говорят, на каждом углу галереи. Всяк по-своему малюет и по стенкам развешивает…
Но у Ильи свой стиль был, особенный. Он мог будущее рисовать. Со всеми подробностями.
Причём делал это редко, по наитию и только ночью, а наутро никогда ничего и не помнил — даже объяснить, что изображено, не мог.
Последний же свой шедевр написал незадолго до отцова отъезда, — мать глянула — старик какой-то, и забыла. Это потом уже, когда всё случилось, стала на себе волосы рвать, ведь знала, что у сына дар, а присмотреться не пожелала.
Хотя даже если бы и обратила внимание, подумаешь, постаревшего батю написал. Будущее же… Кто ж знал, что оно так скоро наступит…
В общем, искала она плюсы отказа Ильи от школы и нашла их. Мать ведь. Сына всяко оправдает.
* * *
Так, то горюя, то радуясь, она и провозилась до позднего вечера, и только солнце коснулось верхушек деревьев, как её словно что-то ужалило.
Взмахнув руками и отбрасывая в стороны приготовленные под зерно пустые ведра, она, не разбирая дороги, со всех ног побежала к реке.
— Тёть Тань! Тёть Тань! — выскочили навстречу мальчишки. — Илюха потонул! Илюха!
Но она уже и так всё видела.
Худенькое тело её сына лежало на траве, а рядом стояли оба его напарника, тринадцатилетние близнецы Кузьма с Тарасом.
— Мы его достали, — бубнил, схватясь за голову, Тарас, — а он того… Того уже… Не дышит…
— Илья… Илюша… — упала на колени мать. — Как же это… Сыночек… Сыночек мой… Как же…
Приложив руки к лицу сына, она вздрогнула, ей показалось, что под ладонями куски льда, настолько холодными были его щеки.
— Сыно-ок! — истошно закричала она и, упав на бездыханную грудь, бессильно замолотила руками.
* * *
— Тёть Тань! Тёть Тань! — приводя в чувство впавшую в ступор женщину, заголосили со всех сторон мальчишки. — Илюха ожил! Илюха!
— Как это? — пробормотала она, растирая залитое слезами лицо. — Этого не может быть. Он ведь… Нет?!
Когда в глазах наконец развиделось, женщина ошарашено заморгала и, огласив округу громким воем, бросилась к сыну.
— Сыночек! Илюшенька! — причитала мать, лихорадочно ощупывая своего ребенка, ещё не веря в то, что он жив-живёхонек и сейчас сидит на том же месте, удивлённо хлопая глазами.
* * *
«Что за…?» — думал тем временем Алекс, с удивлением рассматривая свои руки.
Осознание ситуации пришло к нему мгновенно, тот факт, что при смертельной опасности амулет всё-таки сработал, и его выкинуло в чужое тело, он воспринял спокойно, поэтому сейчас молча осматривался, стараясь ничем себя не выдать.
Речка, лес, вокруг люди. Живые люди. Говорят по-русски, одеты все странно, значит, как минимум кинуло его далеко, возможно, на какую-нибудь окраину бывшей великой империи. Он и раньше догадывался, что в России где-то оставались живые люди, и похоже, его теория подтвердилась.
Но это даже хорошо, что так далеко, ведь если за ним отправили таких монстров, — особенно его напрягал некромант, — значит, его будут искать, и искать плотно, тщательно просеивая всё и вся.
С трудом заставляя себя не делать резких движений, а желание встать и убежать куда-нибудь, где потемнее, невыносимо давило, он прислушался к голосящей женщине.
— Сыночек, Илюшенька! Как ты себя чувствуешь? — не прекращая ощупывать его, не умолкала та. — Чего ты молчишь? А? Сыночек!?
Алекс собрался было ответить, но вместо этого забулькал и, согнувшись в рвотном позыве, буквально залил водой всё вокруг.
«Утопленник», — с содроганием осознал он и с утроенным рвением принялся извергать из себя ненавистную влагу.
Ненавистную даже не потому, что он не любил воду — отнюдь. Просто когда-то, ещё до катакомб, Алекс едва не утонул и с тех пор панически боялся всего, связанного с водой, заразившись, если по научному, аквафобией.
И чтобы передать тот ужас, который он испытал, понимая, что находится в теле только что утонувшего человека, мне придётся перейти к непечатным выражениям, но я этого не хочу, поэтому просто поверьте на слово — ему, прожившему не одну сотню лет личу, было очень страшно.
Когда он наконец выплюнул из себя всё, что можно, стало гораздо легче — накативший было туман отступил, и Алекс смог спокойно вздохнуть.
«Воздух…» — обалдело приходил в себя он. — «Как же это может быть хорошо — просто дышать…»
За время, проведённое в обличии Лича, он и забыл уже, как это делается, но предложи ему минуту назад обменять все богатства мира на глоток кислорода, и он бы непременно согласился, ну а как иначе?
«К чему мёртвому весь этот тлен?» — мелькнула мысль, предупреждая следующую. — «Хотя это ещё вопрос, на самом деле…»
— Сынок, Илюшенька… — робко тронула за плечо мать. — Ты меня слышишь?
«Так», — тут же решил Алекс, — «надо кончать с паникой и начинать вживаться в образ, а то кто знает, сколько времени придётся провести в этом теле? И первое, что нужно сделать — ограничить общение, благо ситуация сама подсказывает выход».
— М-м-м-м… — замычал, имитируя сильное заикание, он. — М-м-м-м… А-а-м-м-м-а-а….
Говорить-то он, конечно же, умел, но
