достаточно, но что-то не срослось, и Алекс, первоначально планировавший остановиться в бункере на несколько дней, остался надолго, очень уж сильна оказалась тяга к знаниям.
А книг, даже не учитывая электронные, оказалось вдоволь, от современной художественной литературы и многочисленных учебников до древних магических фолиантов, — в основном, конечно же, по светлой магии: от травничества и чародейства и до боевых заклинаний высшего порядка, — но кое-что затесалось и из запрещённого, тёмномагического.
* * *
Так они и жили, Алекс просиживал в библиотеке, смотрел фильмы, учился, а мёртвый Борька добывал ему пропитание, разбавляя крысиным мясом однообразные сухпайки, в достатке находившиеся в бункере.
Огонь, не доверяя защитнику, — да и боялся он его, — мальчик разводил сам, поэтому мясо в пищу шло исключительно жаренное, а вода кипячёная. Так что совсем уж скудным такое питание назвать было нельзя, хотя, конечно же, витаминов и не хватало.
Но не всё шло так хорошо, как хотелось бы, могущественные враги мальчика, не найдя останков ребёнка среди тех, кто был тогда на корабле, не успокаивались, и вскоре вокруг подземелья стали появляться какие-то люди.
* * *
Первый раз это был разношёрстный отряд наёмников, которых Алекс по неопытности буквально размазал по стенке, случайно оставив «в живых» лишь одного человека, в первые секунды сумевшего уклониться от удара и только поэтому оказавшегося в удобоваримом виде для опознания. Следом появились бойцы уже посерьёзнее, но им просто не повезло, и Алекс снова вышел победителем, увеличив свою армию на шесть человек.
Затем, после недолгого затишья, нагрянули мародёры, или, как они сами себя называли — искатели сокровищ. Но и их, и их последователей ждала точно такая же участь — все они становились частью неживой армии Алекса.
Так продолжалось достаточно долго, и постепенно все, кто находился в теме, понимали, что в катакомбы под разрушенной столицей лучше не соваться, если не хочешь попасть в лапы к князю тьмы — так прозвали последнего представителя великого дома.
Оставались лишь те, кто никак не хотел мириться с мыслью, что наследник жив, стремясь исправить упущение.
Вот и сегодня, получив предупреждение о появлении гостей, Алекс почти наверняка знал, кто они, рассчитывая вдоволь насладиться охотой.
Но планы планами, а на деле всё пошло не совсем так, как он рассчитывал — точнее, совсем не так.
* * *
Их было шестеро.
«Пять архимагов стихийников и один чернокнижник очень высокого ранга. Вне уровней», — оценил после первой атаки Алекс. И если со стихийниками он бы ещё как-то справился, то тёмный маг оказался той капелькой, что склонила чашу весов в пользу пришельцев, и Лич, понимая, что проигрывает, решился на крайнее средство — использование родового оберега.
Небольшой серенький камешек, всю жизнь провисевший на шее Алекса, одели на него ещё во младенчестве, и из рассказов няни, а впоследствии от Борьки, он узнал, что это фамильная реликвия, передающаяся в его роду из поколения в поколение.
«Если будет совсем туго, ну прям вот край», — говорил, умирая Борька. — «Просто сожми его в кулаке и попроси помочь».
И Лич, с трудом отразив слаженную атаку шестёрки и осознавая, что следующего удара не переживёт, воспользовался когда-то данным ему советом, с силой сжав камешек и произнеся про себя: «Помоги…»
Жизнь среди живых. Начало
Солнечный луч проскользил по дощатой лестнице, перепрыгнул на покосившиеся перила и, словно раздумывая, заметался по стенке.
— Илюха-а!.. Э-э-й!.. Выходи-и!.. Илюха-а!.. — заливались во дворе.
— Ты надолго? — видя прыгающего на одной ноге сына, решившего совместить одевание штанов с походом к двери, улыбнулась мать.
— Не, Ма. Только сети кинем и сразу домой, холодно ведь…
«Ну да», — подумала женщина, глядя, как наконец-то осиливший одевание сынок, всё же не устояв, врезается в косяк.
— Илья! — всплеснула руками она, пытаясь подхватить потерявшего равновесие олуха, но не успела, и тщедушный парнишка со всего маху рухнул вниз.
— Я не пострадал! — тут же возвестил он. — Мне не больно!
— Кто бы сомневался, — поджав губы, ответила женщина. — Дал же Бог балбеса…
— Ага, — отмахнулся, поднимаясь на ноги, парень.
Мать покачала головой и, буркнув что-то, пошла закрывать дверь за ушмыгнувшим во двор чадом.
«Если сети ставить пошёл, значит, к завтрему рыбу принесёт» — подумала она, вспоминая, куда убирала большой таз, в котором обычно солила добычу сына. Рыбу, а ничего другого он добыть не мог, она круто засаливала в тазу, а потом перекладывала в деревянную бочку в подвале — пусть и не мясо, но в деле поддержания штанов вещь совершенно незаменимая. Тем более теперь, когда муж её, Филипп, почти год не выходил из дома.
Что тогда случилось, никто так и не узнал, но только уезжал он на вахту здоровым сорокалетним мужиком, а вернулся с неё семидесятилетним стариком, да ещё и совершенно без памяти.
Уж кого она только не водила к нему, и знахарок местных, и ворожей всяких. Даже целителя уездного вызывала, чтоб ему пусто было! Тьфу!
Тридцать рублей гадёныш взял, травку какую-то выписал и уехал! И ладно бы помогло — так ведь нет! Как был у неё вместо мужа дед, так и остался.
Она поначалу грешным делом подумывала — а может это и не Филипп вовсе? Перепутали может? Тут ведь как теперь разобрать-то? Разве что по родинкам, ну так она им счёту не вела, не до этого было.
Но в больнице — куда, в конце концов, всё же пришлось ехать, сказали однозначно — Филипп! Разве что очень старый. А вот дать ответ, почему он так враз постарел, не смогли, долго совещались, но в концовке только развели руками.
«Вам, говорят, теперь одна дорога, в столицу! Если где и смогут помочь, то только там!»
«И вправду», — подумала тогда она, — «раз медицина бессильна, значит, не что иное это, как сглаз чей-то — мало ли завистников?»
«Но если так», — опять же возражала она сама себе, — «то наложивший проклятье должен быть очень сильным магом, да при этом ещё и тёмным, а таких во всей Руси отродясь не бывало. Да и какие могут быть дела у крестьянина сиволапого с магами?»
Про сиволапого она, конечно, загнула — хорошо они жили, богато даже.
И хотя их обычная деревенская изба о двух этажах, — каких в Российской глубинке двадцать второго века видимо не видимо, — давно уже справила столетие и жила своей жизнью, — совершенно не считаясь с обитателями, — то там чего отвалится, то здесь, только и успевай ремонтировать, женщина всё же верила что семья её относится никак не ниже,
