он себе, но это не ослабило осмотрительности и настороженности, когда он остановился с другими на набережной.
Набережная была широкой, здания, выстроившиеся вдоль нее, внушительными. Там, на некотором отдалении, Жак заметил небольшую группу людей — все в морской форме, включая капитана корабля, стоящего под портиком с левого края, которого он сразу узнал.
Когда Жак подошел, он бросил взгляд на морских пехотинцев, но выражение их лиц осталось непроницаемым. Он забыл, что у англичан открытое любопытство считается признаком дурного тона, а возможно, они думали, что и так знают о нем достаточно. Жак был сбит с толку.
Морской офицер что-то произнес, и Жак поприветствовал его вместе с другими, между тем внимательно разглядывая людей вокруг. Невдалеке он увидел человека, ведущего гнедую лошадь в поводу по набережной. Это была красивая и, судя по ее изящному сложению, молодая кобыла. Ее развевающийся хвост мерцал золотом в лучах послеполуденного солнца, а тонкие стройные ноги говорили о быстроте и ловкости. Но эта лошадь была совершенно непригодна к эксплуатации, голова ее понуро свисала, когда она шла.
Жак повернулся к офицеру, который только что прочитал три имени по списку. Его товарищи находились на расстоянии нескольких метров от него во главе колонны, по бокам от них расположились два лейтенанта. Морские пехотинцы стояли по стойке «смирно», винтовки покоились у них на плечах. Когда офицер произнес его имя, Жак снова поправил ремень своей винтовки и застыл.
— Жак Десерней. Именем нашего монарха, его величества Короля Георга Третьего, вы арестованы. Вас проводят в бараки и будут держать там под стражей, вплоть до военного трибунала.
— Что?! — его собственный крик перекрыл голос офицера. Он почувствовал, как горячая кровь приливает к голове, и ему пришлось приложить усилие, чтобы собраться с мыслями и вспомнить свой английский. — На каком основании?
— Дезертирство.
Оправившись от шока, Жак продолжил уверенно:
— Ложь. Вы произнесли мое имя, я здесь. Кто тот человек, который дезертировал? Это не я!
Капитан залился румянцем, список задрожал у него в руках, ряд штыков позади колыхнулся.
— У меня есть приказ. Советую вам спокойно повиноваться.
Жак, едва сдерживая порыв применить силу, шагнул в сторону капитана. В то же мгновение штыки нацелились на его грудь, образуя полукруг сверкающих лучей.
Капитан отдал приказ:
— В штыки! Диксон, Малахайд, арестуйте его.
Жак рывком выхватил из-за спины свою винтовку. У него не было времени на обдумывание. Ударив с угла, он оттолкнул три ружья сразу, затем наклонился и мощным ударом свалил с ног ближайшего солдата. Не сводя глаз с остальных охранников, он быстро отступил на два шага назад, его правая рука сжимала рукоятку штыка, а левой он нацелил винтовку на гвардейцев.
Оглянувшись, он увидел, что лошадь еще шла по набережной — по-прежнему соблазнительно близко.
Теперь все кричали, включая его парней, хотя он не мог видеть их за алыми мундирами гвардейцев.
Удар ближайшего штыка он отразил своим клинком, незаметно выскальзывая из линии. Если он побежит, в него будут стрелять. Он должен подойти поближе к своему единственному шансу и успеть прикрыть себя, когда будет уходить. Одним махом отразив два укола штыками и получив удар по запястью, Жак свалил с ног еще одного атакующего, проткнув тому горло.
Отступая назад, он услышал, как его ботинки, подбитые гвоздями, выбивая искры, скрежетали по тротуару, а его собственное дыхание просто свистело у него в ушах. Он бы выругался, но ярость душила его, подобно удавке, сжимающей горло.
Внезапно Жак почувствовал резкий удар в плечо — это штык перерезал ремень, отчего рюкзак неожиданно соскочил из-за спины и помешал ему отразить удар винтовки. Скинув его, он швырнул рюкзак в лицо атакующего. Его окружили плотным кольцом, и теперь ему приходилось отражать удары со всех сторон.
Плечо пылало от боли, но, слава Богу, рука не была повреждена. Припав на одно колено и скрестив над головой штык и винтовку, он отразил еще один удар, но тут везение покинуло Жака: два лейб-гвардейца обошли его с фланга, и он снова услышал голос офицера:
— Еще одно движение, и мы стреляем! Приготовиться!
Положение было безвыходным, и он опустил руки. Вокруг себя он видел злые лица и серебряные острия штыков.
Медленно, нехотя, словно расставаясь со старым другом, Жак положил свое оружие на холодный камень.
Он поднял голову, пытаясь найти лицо капитана морских пехотинцев. Но за стеной алых мундиров он увидел наблюдателя, высокого худощавого человека в военно-морской форме. Это был командующий эскадрой кораблей Меткалф, отец той женщины, которую Жак приехал искать в Англию.
У командора был породистый нос и глаза пронизывающей арктической голубизны. Он наблюдал сцену, разыгравшуюся перед ним. В последний раз они виделись в Новом Южном Уэльсе, на другом краю света, и командор никак не ожидал обнаружить этого француза в Англии, а еще меньше — в положении арестанта.
— Десерней! Я сожалею, что вижу это.
Жак сел на корточки, сорвал кивер с головы и бросил его на землю рядом с собой.
Командор повернулся к капитану морских пехотинцев:
— Что происходит?
— Этот человек под арестом, сэр. За дезертирство. Ему будет также предъявлено обвинение за сопротивление властям.
Жак зажмурился в отчаянии. Сопротивление. Что еще оставалось делать? Его возмущала чудовищная несправедливость обвинения. Снова открыв глаза, он встретился с внимательным взглядом командора. Чувствуя, как гнев вновь начинает закипать в нем, Жак спросил:
— Что вы знаете об этом?
— Ничего. Но будь спокоен, я намерен это выяснить.
Глава 2
Канны, залив Ангелов, 1 марта
Песчаные дюны заглушают звуки. Вы бы никогда не догадались, что там находится тысяча человек, если бы не прошагали их подобно тому, как это сделал Бонапарт час назад в сумерках, мимо бивачных костров. Когда он проходил, голоса затихали, как волны во время отлива.
Меня зовут Бертран. Я принес клятву и теперь должен сдержать свое слово, так как Бонапарт сбежал с Эльбы. Теперь он не орел, скорее, петушок. Маленький император освободил себя из своего птичьего двора. Пробуя свои крошечные крылышки…
У него нет ни кавалерии, ни артиллерии. А с лошадьми, которые у нас есть…
Хотя, если дать ему все это, мы смогли бы увидеть разницу. До тех пор пока он не будет снова действительно на подъеме, должен ли я что-либо делать?
Даже в той битве много лет назад, когда мы все поклялись убить его, я не мог в действительности поверить, что эта возможность когда-нибудь выпадет мне. Я помню ту темную мансарду в Париже и десятерых собравшихся там человек.
