колени в воде?
Да никто здесь не ходит, поняла я. И мне стало по-настоящему страшно. Но не зря говорят, что у страха глаза велики: мои расширились настолько, что я углядела неприметную тропинку, уходящую от дороги вглубь леса. Тропинка было относительно сухой, по ней ещё можно было идти. Минут через десять за деревьями мелькнул зелёный забор. Я облегчённо выдохнула и прибавила шаг. Дорогу от забора я помнила. Но радовалась я рано: вдоль забора тропка была утоптанная, а чуть дальше блестела вода – там начиналась топь. Как же идти дальше?
– Дальше не пройдёте, – ответил кто-то на мой невысказанный вопрос. От неожиданности я вздрогнула и оглянулась. За моей спиной открылась неприметная калитка, из которой вышел мужчина с топором, держа на поводке овчарку. Овчарка смотрела на меня умными глазами. Словно говорила: «Хозяин прав, дальше не пройдёшь, только лапы вымажешь. А то и по брюхо провалишься».
– Там дальше по пояс ухнуть можно, – подтвердил хозяин. – Если в бочажину наступить. Её под водой-то не видно… Топь шутить не любит, – строго сказал хозяин пса.
По его глазам я поняла, что если бы можно было, он бы надел на меня ошейник и пристегнул поводок, чтобы не лезла в топь – если своего ума нет. Но я не собиралась в топь, я собиралась – в гости. А там, куда надо было идти, клубился белёсый прозрачный туман. Болото парит, поняла я. А как же… Где же тогда – тот дом?
Вероятно, я произнесла это вслух – в глазах мужчины отразилось непонимание. Помедлив, он распахнул калитку.
– Проходите. А вы к кому?
– Нет, я не к вам, не сюда, я в гости… Мне надо туда, – показала я в сторону тумана. – Не подскажете, как туда пройти? Может, в обход?
– Там никто не живёт. Болото там, Шептунова топь до самого Болшева тянется, до торфоразработок. Топь страшенная, даже летом не пройти, не высыхает. Живёт, значит, болото. Живое оно, говорят. И гостям завсегда радое, как войдёшь, не выпустит, – усмехнулся мужик. Господи, да за кого он меня принимает? За сумасшедшую? Похоже на то…
– Там дом стоит, на поляне. Бревенчатый, в два этажа. И люди живут, я зимой у них была, на лыжах здесь каталась.
– Вы что-то путаете. Может, не здесь катались? Мало в лесу зелёных заборов? Перепутали, наверное. Не ходили бы вы здесь, места здесь глухие, нехорошие. Гиблые места. Позапрошлым летом случилось тут… Отец с мальчишкой грибы собирали, ну и забрели на Шептуново болото… Леший в уши нашептал, ягодами да грибами заманил. Утопли оба, в болоте том. Оно ведь как бывает – увидел малец полянку зелёную, а за ней кочка с клюквой. Обрадовался, да через полянку эту, по траве пошёл… а трава-то расступилась!
– И что? – переспросила я, уже понимая – что.
– И – ничего. Утоп малец-то. Не трава это была, ряска болотная, а под ней трясина глубоченная. Отец–то спасать его кинулся, да куда там… Так и сгинули оба. И могилки нет. Столб поминальный им поставили, мать-то ходит… Поседела за один день. Она часто приходит. Гостинцы сыночку приносит. Восемь годков ему было, восемь всего. Митей звали.
– А где это? Столб этот – где?
– Тут недалече, – мужчина махнул рукой, попрощался и зашагал вдоль забора. Я проводила его взглядом и с замершим сердцем пошла в указанном направлении.
Знакомые глаза
Под старой раскидистой берёзой стоял деревянный грубо сколоченный поминальный крест с островерхой крышей. В траве были рассыпаны яблоки, на салфетке – горка леденцов. На столбе две фотографии в траурных рамках. Подойдя ближе, я ощутила противную слабость и дрожь в коленях: с фотографии на меня смотрели знакомые глаза под чёрными широкими бровями – Олег! С другой фотографии светло улыбался краснощёкий мальчуган.
– Митя, это я, Рита. Я пришла, как обещала. Ты меня помнишь? – прошептала я и погладила его по щеке. Вынула из сумки яркую коробку и поднесла к фотографии, словно он мог увидеть. – Вот, машинку тебе купила, смотри, какая красивая, и лесенка выдвигается, видишь? И шофёр в кабине сидит, настоящий пожарник, в каске, – бормотала я, доставая подарки и складывая их на траву. Мои руки дрожали.
Так вот кто встретил меня зимой! Показал мне дорогу. Не впустил в дом – иначе бы я не вернулась. Если бы меня впустили, если бы пригласили в гости (а ведь Митя меня пригласил!), я бы не вернулась, осталась бы с ними навсегда – пить чай с брусничным листом, слушать завывания вьюги за окнами, лепить во дворе снеговика и играть с забавным мальчуганом, у которого такая светлая улыбка и который до сих пор ждёт свою маму.
Меня нашли бы замёрзшей, в снегу. Или вовсе не нашли бы, кто меня будет искать? Некому. Меня давно уже некому искать… Может, надо было остаться c ними, и сейчас мы были бы втроём. Были бы втроём…
– Приходи к нам! – явственно услышала я тихий шёпот.
Шептунова топь звала, манила, обещала, обманывала.
Неумело перекрестившись, чего не делала никогда раньше, я бросила последний взгляд на фотографии и, кивнув на прощанье Олегу и Мите, поспешила прочь, убыстряя шаги и не оглядываясь.
По ту сторону
Маша вздохнула, просыпаясь, и открыла глаза. И растерялась от захлестнувшей её разноголосой волны звуков. Голоса звенели, звучали, разливались ручьём, рассыпались смехом, переплетались и звонким эхом улетали в небо – голубое, солнечное, безмятежное.
«Лето! Настоящее лето!» – радостно думала Маша. Она так давно не вставала с постели, что уже не помнила, какое оно – лето. И теперь с наслаждением вдыхала восхитительный, пахнущий свежестью воздух, в котором смешались запахи скошенной травы, нагретой солнцем земли и прибитой дождём дорожной пыли.
Маша с наслаждением вдохнула – ещё, и ещё раз, и ещё… И почувствовала мягкое прикосновение, словно кто-то невидимый целовал её ладонь. Маше стало щекотно, она сжала пальцы и улыбнулась. Здравствуй, лето!
***
– Коля!! Она пришла в себя! Она нас слышит! – вне себя от радости крикнула Марина. Николай на ватных ногах пошел к кровати. Нет, этого не может быть, не должно быть! Ей всего двенадцать, она не может умереть… Николай осторожно взял дочкину безвольную руку – ту, которая не соединялась с капельницей холодно блестящей иглой, – и поцеловал в тёплую ладошку. Машины пальцы дрогнули и сжались, на губах заиграла улыбка. – Врач сотворил чудо… Кто там говорил, что чудес не бывает?..
***
Площадь была заполнена народом. «Бли-иин, где ж тут своих найдёшь!» –
