Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Его родители, колхозный бухгалтер и учительница, очень гордились успехами и патриотизмом сына, а он пытался помочь устроиться своим землякам из узбекского города Андижан. Несколько заслуженных тренеров СССР, отметивших талант Шухрата Казбекова из Ташкента в области фигурного катания, привезли его в Ленинград, там он выиграл несколько соревнований, а позже преуспел в карьере каскадера на Ленинградской киностудии («Ленфильме»). Лали Утиашвили и ее муж выбрали более привычный способ перебраться в сердце СССР – в 1979 г. они откликнулись на вакансии «плановика-экономиста» и в результате набора рабочих кадров в Грузии оказались в Москве[7]. В полученный ими по приезде двухэтажный дом в пригороде как к себе домой приезжали их друзья и родственники, желающие ощутить, каково это – жить в большом городе.
Такие передвижения населения сделали Советский Союз в поздний период более динамичным. Советские граждане с Кавказа, из Центральной Азии[8] и азиатских регионов России, приезжая в ленинградские и московские вузы, на заводы и фабрики, заселяя улицы, добавили им энергии и привезли с собой дух предпринимательства[9]. В устных рассказах, собранных мной и моей исследовательской группой, акцентируется, насколько важны инициативность, приобретенные навыки и упорный труд в процессе комбинированной социальной и географической мобильности, которая сумела изменить жизнь как местных жителей городов, так и мигрантов. Те слова и порядок действий, которые сопровождали процесс прибытия в новый город, как и неоднозначная государственная политика в отношении миграций, по-прежнему остаются незаметными для нас и отходят в тень современных научных оценок СССР в последние десятилетия. Я же утверждаю, что динамизм миграций позволяет оспорить оценку этого периода как периода застоя, которая преобладала у западных и советских наблюдателей того времени и которая подвергается пересмотру только сейчас[10]. Изучение позднего Советского Союза «снаружи внутрь» и «снизу вверх» как времени движения, а не эпохи застоя, позволяет понять его внутреннюю жизнь, надежды людей и трудности, с которыми они сталкивались в последние годы его существования.
Истории из жизни показывают нам сложный характер социальных сетей: близких и дальних, неформальных и формальных, и их роль в формировании намерения людей позднего СССР переехать. Новые и старые друзья, ближние и дальние родственники, односельчане и соседи по квартире – все они создавали связи, приводившие в движение мечты и реальность переезда на большие расстояния. Выбор индивидуальных стратегий сопровождался бесчисленным множеством государственных программ и институтов: от кампаний профессионального и трудового найма до программ, гарантировавших студентам из каждой республики места в ведущих центральных университетах; от многонационального характера Советской армии и Коммунистического союза молодежи (комсомола) до возможности легко и дешево передвигаться по стране. По сравнению с первыми двумя десятилетиями после распада Советского Союза – временем постоянных лишений и страха за свою жизнь, поздний СССР выступает в историях мигрантов как обитель безопасности и свободы. Но в то же время многие респонденты признавали, что движение с Юга на Север и с Востока на Запад в Советском Союзе было следствием дисбаланса между центром и периферией и провоцировало проявления национализма и расизма со стороны русской части населения, которая была вынуждена принимать мигрантов. Перестройка с ее возможностями и неопределенностью вызвала еще более многочисленную волну миграции в привилегированные города СССР. Это усилило националистические настроения и экономическое неравенство, и на рубеже 1990-х гг. проблемы, характерные для советских окраин, проявились и в центре, когда разрушающееся государство не сумело справиться с таким уровнем социетального динамизма.
Позднесоветская мобильность изменила как центр, так и периферию. Ленинград и Москва привыкли полагаться на человеческий капитал и ресурсы, которые все больше поступали из крестьянских хозяйств, промышленных городков, небольших деревень и крупных городов восточных и южных окраин СССР. В то время как демографы забили тревогу по поводу увеличения количества седых голов в двух советских столицах, их жители отметили и потемнение цвета кожи населения. Пусть на один или несколько торговых сезонов, на период учебы в университете, период построения карьеры или же на всю жизнь – татары, грузины, азербайджанцы, кыргызы, таджики, буряты и люди других национальностей осваивали центральные пространства Ленинграда и Москвы. Торговцы и разнорабочие, студенты и профессионалы своего дела идейно связывали свою способность добиться успеха в сердце СССР с принципом равенства граждан; и лишь немногие полагали, что именно неравенство мотивировало их в стремлении преуспеть. С 1930-х гг. советские граждане слышали отовсюду – во время учебы, из средств массовой информации и других источников – утверждения, что модернизация означает урбанизацию; и наполнялись верой в то, что большие города – это символы светлого будущего[11]. Поэтому им казалось, что растущий уровень достатка в центре страны – в порядке вещей. В таких представлениях Ленинград и Москва были пространством для всех, кто готов упорно трудиться, преодолевая трудности интеграции, а иногда и жесткое соперничество, – для тех, кто готов привести общество и государство к процветанию[12]. Как передавались людям в отдаленные деревни и города идеи и ценности, перенятые в центре СССР, так текли туда и рубли, заработанные в центре. А когда в 1980-х и 1990-х гг. возможности экономического роста одновременно сузились и начали распространяться через сети неформальных и формальных связей и движений, иерархичность и напряжение в городах усугубились.
На Ленинград и Москву у лидеров коммунистической партии были большие планы: они надеялись, что эти города станут центрами расширяющегося социалистического мира. Особо важную роль в претензиях на мировое расширение играли Кавказ и народы Центральной Азии: они выступали в качестве представителей и посредников для азиатов и мусульман во время просоветских агитационных кампаний во времена холодной войны. Многонациональные университеты, парады, посвященные их вкладу в общее дело, и даже мечети представляли официальный образ неславянских граждан, проживающих на востоке России и в южных республиках Союза. Глобальные социалистические города являли собой особый пример того, как может происходить интеграция народов бывших колоний – вначале народов царской России, а затем и других европейских государств[13]. Сегрегация населения по месту жительства, политические дебаты о возможности иммиграции, эпизодические межэтнические столкновения, которые были характерны для постколониальных Лондона, Парижа и других центров бывших империй в конце XX в. – всех этих проблем не было в Ленинграде и Москве. Но отсутствовала и формальная общественная жизнь, которая могла бы создавать школы, газеты и другие организации, представляющие общины меньшинств. Несмотря на то, что народам Кавказа и Центральной Азии не нужно было пересекать границу, чтобы переехать в привилегированные глобальные города «своей» страны, там действовало требование, согласно которому эти граждане должны были зарегистрироваться по месту своего постоянного проживания – получить прописку. Транснациональная мобильность требовала знаний
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
