Автор «Подростка» имел представление о подлинной силе властибуржуазного кумира, золотого тельца, реальным, живым представителем которого,своего рода «пророком и наместником» на земле, и был для Достоевского Ротшильд.Не для одного Достоевского, конечно. Имя Ротшильда стало символом духа и смысла«мира сего», то есть мира буржуа задолго до Достоевского. Ротшильды нажились накрови народов тех земель, куда они пришли, чтобы овладеть ими властью денег. Вэпоху Достоевского наибольшей известностью пользовался Джеймс Ротшильд (1792 —1862), настолько нажившийся на денежных спекуляциях и государственномростовщичестве, что имя Ротшильдов и стало нарицательным.
О могуществе истинного «царя» буржуазного мира писал ГенрихГейне в книге «К истории религии и философии в Германии», впервыеопубликованной на русском языке в журнале Достоевского «Эпоха». «Если ты,дорогой читатель, — писал Гейне, — …отправишься на улицу Лафит, в дом 15, тоувидишь, как перед высоким подъездом из тяжеловесной кареты выходит толстыйчеловек. Он поднимается по лестнице наверх в маленькую комнату, где сидитмолодой блондин, в барской, аристократической пренебрежительности которогозаключено нечто столь устойчивое, столь положительное, столь абсолютное, какбудто все деньги этого мира лежат в его кармане. И в самом деле, все деньгиэтого мира лежат в его кармане. Зовут его мосье Джеймс де Ротшильд, а толстяк —это монсиньор Гримбальди, посланец его святейшества папы, от имени которого он принеспроценты по римскому займу, дань Рима».
Не менее впечатляющую историю узнал Достоевский и из книгиГерцена «Былое и думы». Вынужденному покинуть Россию Герцену царскоеправительство отказалось выдать деньги под его костромское имение. Герценупосоветовали обратиться за советом к Ротшильду. И всесильный банкир не преминулпродемонстрировать свое могущество, явить, что называется, воочию, кто истинный«князь мира сего». Император вынужден был уступить этой власти.
«Царь иудейский, — пишет Герцен, — сидел спокойно за своимстолом, смотрел бумаги, писал что-то на них, верно все миллионы…
— Ну, что, — сказал он, обращаясь ко мне, — довольны?..
Через месяц или полтора тугой на уплату петербургский купец1-й гильдии Николай Романов, устрашенный… уплатил, по величайшему повелениюРотшильда, незаконно задержанные деньги с процентами и процентами на проценты,оправдываясь неведением законов…»
Как же не сделаться Ротшильду идеалом, кумиром для юногосознания, не имеющего перед собой никакой высшей идеи, в мире всеобщей шаткостиубеждений, относительности духовных ценностей? Тут, по крайней мере,действительно «заключено нечто столь устойчивое, столь положительное, стольабсолютное», что, продолжив мысль Аркадия Долгорукого о ничтожестве великихмира сего, всех этих Пиронов и Талейранов перед Ротшильдом, можно сказать ипоболее того: а чуть я Ротшильд, и где папа римский и даже где самодержецроссийский?..
«Ротшильдовская идея» подростка, идея власти денег —действительно высшая и действительно руководящая идея буржуазного сознания,овладевшая юным Аркадием Долгоруким, была, по убеждению Достоевского, одной изнаиболее соблазнительных и всеразрушительнейших идей века.
Достоевский вскрывает в романе не столько социальную,экономическую и тому подобную суть этой идеи, сколько ее нравственную иэстетическую природу. В конечном счете она есть не что иное, как идея властиничтожества над миром, и прежде всего — над миром истинных духовных ценностей.Правда, Достоевский вполне сознавал, что именно в этой-то природе идей икроется в значительной мере сила ее соблазнительности. Так, юный герой романапризнается: «Мне нравилось ужасно представлять себе существо, именнобесталанное и серединное, стоящее перед миром и говорящее ему с улыбкой: выГалилеи и Коперники, Карлы Великие и Наполеоны, вы Пушкины и Шекспиры… а вот я— бездарность и незаконность, и все-таки выше вас, потому что вы сами этомуподчинились».
Достоевский вскрывает в романе и прямые связи«роштильдовской идеи» подростка с психологией социальной, нравственнойущербности, неполноценности Аркадия Макаровича как одного из следствий,порождений «случайного семейства», духовной безотцовщины.
Найдет ли в себе силы подросток подняться надпосредственностью, преодолеть ущербность сознания, победить в себе искушениеидеалом золотого тельца? Он ведь еще сомневается; чистая душа его ещевопрошает, еще взыскует правды. Может, еще и потому так стремится он в Петербург,к Версилову, что надеется обрести в нем отца. Не юридического, но прежде всего— духовного. Ему нужен нравственный авторитет, который ответил бы ему на егосомнения.
Что предложит ему Версилов? — человек умнейший,образованнейший, человек идеи; человек по уму и опыту, как было замысленоДостоевским, — не ниже Чаадаева или Герцена. А подростку предстоят еще идругие, не менее серьезные встречи с людьми идеи. Роман Достоевского и есть, визвестном смысле, — своеобразное хождение подростка по идейным и нравственныммукам в поисках истины, в поисках великой руководящей идеи.
Как видим, даже и, казалось бы, вполне детективный сюжет списьмом обернется вдруг важнейшей общественной, гражданской проблемой:проблемой первого нравственного поступка, определяющего дух и смысл едва ли невсего последующего жизненного пути юного человека, проблемой совести, добра изла. Проблемой — как жить, что делать и во имя чего? В конечном счете —проблемой будущих судеб страны, «ибо из подростков созидаются поколения», —этой мыслью-предупреждением и завершается роман «Подросток».
Мысль семейная обернется мыслью народной,всемирно-исторической значимости; мыслью о путях формированиядуховно-нравственных основ России будущего.
Первым испытаниям на прочность подвергается «ротшильдовскаяидея» подростка в кружке Дергачева. Здесь спорят о новых социальных теорияхпереустройства жизни на разумных началах, о великой идее — дать хлеб всемголодающим на земле, о многом другом. Но как достичь всего этого — они ещереально не ведают. Лучшими умами — это ясно видел автор «Подростка» — все болееовладевала вполне практическая, хотя и трудноосуществимая идея — «накормить»нищее, голодное человечество. Но пусть и неясные, но все-таки социальные и дажев какой-то мере социалистические по духу идеи общего дела все-таки пока непривлекают подростка, он все еще под обаянием идеи гордой, одинокой, обладающеймогучей тайной властью личности. Да и Версилов объясняет Аркадию, что хотя самапо себе практическая задача накормить человечество и действительно «великаяидея», но все-таки не главная, а лишь второстепенная и только в данный моментвеликая. Ведь я знаю, — говорит он сыну, — что, если «обратить камни в хлебы» инакормить человечество, то человек тотчас же и непременно спросит: «Ну, вот, янаелся; теперь что же делать?» Общество основывается на началах нравственных, —утверждает писатель. Но — не принимая социальную практическую задачу накормитьстраждущее человечество за его конечный и высший идеал, подросток чувствуетуже, что и его «ротшильдовская идея» не сможет долго претендовать в егосознании на эту роль уже и потому, что она по самой природе своей ведет людей кобособлению, служит кучке «избранных», паразитирующих на остальномчеловечестве. Новое же молодое поколение, как понимал его Достоевский, при всехошибках и заблуждениях все-таки жаждет отыскать руководящую мысль —собирательную, единящую. Как писатель русский, Достоевский проводит в романемысль о том, что идея, соблазнившая подростка, по сути своей противна самойприроде русского характера, так как русский человек по складу своейисторической судьбы, — считал писатель, — только тогда и может проявить себявполне именно в качестве русского человека, когда живет не для себя лично, нодля всех.
