Берлина.
Из Берлина путь лежал в Париж. У отца были дела в посольстве, и нам предстояло провести здесь несколько дней. Отец разрешил мне поехать в посольство вместе с ним. Французского отец не знал. В вестибюле гостиницы он протянул бумажку с адресом швейцару и велел вызвать такси. Швейцар посмотрел на бумажку, улыбнулся и что-то сказал. Отец нетерпеливо повторил свою просьбу на английском. Швейцар пожал плечами и повел нас к машине. Усевшись, отец показал шоферу адрес. Тот тоже заулыбался, и, миновав несколько домов, остановился, вопросительно взглянув на отца. Отец велел ехать. Тронулись, опять остановились. Тут какой-то человек заглянул в окно такси: «Эдуард, какого черта ты не выходишь? Я тебя давно жду». Оказалось, что наша гостиница была всего в трех шагах от советского посольства на рю де Гренель.
В Париже мы пробыли около недели. При помощи друга отца успели многое осмотреть, насладиться ни с чем не сравнимой атмосферой Парижа. Затем опять сели в поезд и отправились к конечному пункту нашего сухопутного пути — Шербургу. Там нам предстояло пересесть на трансатлантический лайнер «Левиафан» и плыть семь суток. Океан с набережной в Шербурге выглядел грозно. Колышащаяся стального цвета водная громада, вся в белых барашках. Дул сильный ветер, и мы вскоре укрылись в теплом ресторанчике.
Началась посадка. Увидев вблизи «Левиафан», я не сразу даже сообразила, что это и есть корабль. У пирса стоял огромный, сверкающий огнями многоэтажный дом. Лишь поднимавшиеся по трапам пассажиры, громкие голоса провожающих и суета с багажом говорили о том, что мы отправляемся в дальнее путешествие. Мы поднялись на верхний этаж, где находились каюты первого класса. Как только раздался гудок и пароход медленно двинулся в путь, пассажиры стали сбрасывать с палубы вниз, в руки провожающих, серпантин. Получилась сетка из разноцветных бумажных ленточек, связывающих корабль с сушей. Корабль набирал ход, и ленточки обрывались…
На «Левиафане» я впервые вкусила роскошь. Никогда прежде я не видела такого убранства помещений, такой изысканности и красоты. Малейшее желание незамедлительно исполнялось вежливым улыбающимся персоналом. Мы с отцом обошли различные помещения. Мне особенно понравилось пить апельсиновый сок в баре. Его выжимали на специальной машинке, наливали в высокий стакан и ставили в стакан соломенные трубочки. Тут я освоила и первое английское слово — джус. Долго не стихала отъездная суета на палубе. Многие с тоской смотрели на удаляющиеся берега Европы. Затем последовал наш первый ужин в роскошном ресторане первого класса. Тут меня поразил стоящий в середине зала на длинном столе изваянный изо льда наш «Левиафан». Это было необычное зрелище — сверкающее и в точности воспроизводящее все детали. В последующие дни плавания нас ежедневно ждала новая статуя изо льда. Легли спать рано, и я тотчас крепко заснула. Сквозь сон я чувствовала, что покачиваюсь в кровати, но это не пугало, а скорее было приятно и ново. Утро встретило нас густым туманом и бушующими волнами. Мать даже не встала — ее сильно укачивало. Как ни странно, качка не доставляла ни мне, ни отцу ни малейших неприятностей. Мы чувствовали себя прекрасно и после сытного завтрака отправились гулять по палубе. Здесь стояли шезлонги с теплыми пледами. Официанты разносили горячий бульон с пирожками и мой любимый джус.
К концу второго дня океан успокоился, туман рассеялся, и выглянуло солнце. Дальнейший путь до Нью-Йорка проходил при полном штиле. Даже не верилось, что под нами океан.
На восьмой день на горизонте появились очертания небоскребов и статуя Свободы.
Пассажиры первого класса спускались по отдельному трапу прямо на пристань к таможне. Пассажирам третьего предстояло пройти гораздо более строгий контроль на Элис-Айленд. Ведь это были в основном эмигранты, прибывшие в Америку в поисках работы. Не всякого пропускали: Америка переживала «великую депрессию».
Нас же на таможне встретили лишь одним вопросом — не везем ли мы спиртного? — в Америке был сухой закон. Благополучно миновав досмотр, мы попали в дружеские объятия встречающих отца работников Амторга.
Через несколько дней нам подыскали подходящую квартиру — даже сейчас помню адрес: 609 Вест, 151 стрит — короткой улочке, соединяющей Бродвей с Риверсайд Драйв, на берегу Гудзона. Квартира была светлая, трехкомнатная, меблированная, на третьем этаже. Окна выходили на противоположный берег Гудзона, утопавший в зелени. Там находился уже другой штат — Нью-Джерси. Первым английским словам меня научил молодой улыбчивый негр-лифтер, с которым я быстро подружилась. Вскоре меня определили в школу, в специальный класс для детей из разных стран — Италии, Польши, Венгрии, Латинской Америки, — не знавших английского, как и я. Не прошло и пары недель, как мы научились общаться друг с другом, а уже через три месяца говорили так хорошо, что нас перевели в обычные классы, и мы продолжили учебу вместе с нашими американскими сверстниками. Отец очень гордился моими успехами. Школа находилась недалеко от нашего дома — сперва шумный Бродвей, затем по перпендикулярной улочке до Амстердам-авеню. Первое время меня провожали и встречали, но вскоре отец велел мне ходить самостоятельно и приучил четко следовать правилам уличного движения. Первые дни я боялась, но вскоре привыкла и всегда радостно отправлялась по утрам в путь.
На переменах мы играли в школьном дворе. Однажды, когда мы весело гонялись друг за другом, туда забрела большая овчарка и стала бегать за нами. Она прыгала и лаяла, включившись в игру, и, чуть не опрокинув, вцепилась мне в руку. Я животных никогда не боялась и не придала случившемуся никакого значения. Каково же было мое изумление, когда в класс вошел полицейский и повез меня в собачий питомник для опознания собаки. Как же я могла это сделать, если видела овчарку лишь мельком. Тогда полицейский заявил, что необходимы прививки — с бешенством шутить нельзя. Пришлось мне вытерпеть несколько довольно болезненных уколов.
По вечерам мы с отцом гуляли по аккуратным дорожкам вдоль реки или ходили в кино на Бродвей. Тогда фильмы демонстрировались без перерыва. В сеанс кроме самой картины входил журнал новостей и короткометражная комедия. Нам с отцом нравились комедии с участием Гарольда Ллойда, Бастера Китона, Эдди Кантора, Лорела и Харди. Мама предпочитала мелодрамы, где играли Рудольф Валентине Дуглас Фэрбенкс, Глория Свенсон, Мэри Пикфорд. Я даже негромко ей переводила, она совсем еще не освоила английский.
В Нью-Йорке мы подружились с Богдановыми. Приехали они в Америку года за два до нас. Глава семьи — Петр Алексеевич занимал пост председателя Амторга. Это была чрезвычайно ответственная должность, фактически совмещающая обязанности посла и торгпреда — как я уже говорила, США в
