грек покачал головой и жестами показал, что близится встреча с единственной просительницей, которую Октавиан велел допустить – опозоренной женщиной из рода Корнелиев. Папирус, присланный Корнелией, повелитель перечитал четырежды, и впервые за последние дни лицо его озарилось улыбкой.
Корнелия явилась не одна. За спиной ее возвышался мужчина невероятного роста и ширины плеч. Плащ с глубоким капюшоном скрывал черты его лица и одежду. На левой руке гиганта устроился, как в колыбели, мальчишка-ублюдок, сын Корнелии и предателя Арминия.
Немой хлопнул преторианца, караулившего покои, по плечу, и тот объяснил посетительнице, как следует вести себя с повелителем: не повышать голос, не спорить, не усердствовать в красноречии, не раболепствовать.
– Он первый среди равных, а не царь, – последнее слово телохранитель произнес с презрением.
– Мне это известно, – высокомерно кивнула Корнелия.
– Будет лучше, если раб останется здесь.
– Первый гражданин ждет именно его.
– Вот как? – преторианец посмотрел на немого. Тот кивнул.
Каждый шаг раба-гиганта звенел и гремел, точно подошвы его сандалий шутник-сапожник подбил тяжелыми металлическими пластинами. Под балахоном что-то скрипело. Немого грека охватило смутное чувство тревоги, но, вспомнив, насколько бдительны, ловки и смертоносны преторианцы, он отогнал дурные картины, вставшие перед глазами. Октавиан – не Юлий Цезарь, он стократ осторожнее и предусмотрительнее.
– Здравствуй.
Октавиан не повернулся к посетительнице, но первым сказал приветственное слово. Добрый знак, определил грек.
– Здравствуй, Гай.
По имени Октавиана называли немногие. Корнелия держалась с достоинством истинной римлянки. Повелителю это нравилось. Он нехотя встал с ложа, расправил затекшие плечи, провел пальцами по спутанным кудрям. За дни траура по легионам Вара повелитель мира зарос и осунулся, и его белокожий лик уже не выглядел совершенным, подобным богам.
– Так вот он какой, Бронзовая Маска, – Октавиан подошел к странному рабу. – Как случилось, что такое сокровище прятали столь долго?
Повелитель протянул руку, чтобы снять капюшон с лица раба, но Корнелия опередила его. Без капюшона Бронзовая Маска напоминал статую героя одной из древних войн. Немой грек сразу же понял, что личина шлема раба могла быть выполнена только на его родине, во времена расцвета. Совершенство искусственных черт и живость мимики никак не подходили сдержанным римлянам. Кроваво-красные камни в глазницах блестели над прямым тонким носом и растянутыми в улыбке губами, обрамленными густой курчавой бородой. Над личиной работал мастер: не будь маска поедена зеленым налетом, ее можно было бы спутать с творением Фидия или другого великого скульптора.
– Не следует прикасаться, – сказала Корнелия.
– Он опасен? – за внешним спокойствием Октавиана проскользнула нервозность, знакомая только приближенным, таким как немой грек.
– Он непредсказуем. Разум Бронзовой Маски есть разум старшего мужчины в нашей ветви рода. – Корнелия указала на дремлющего сына.
– Я до сих пор в раздумьях касательно законности твоего… отпрыска.
– Твоя воля – закон, но Маска чувствует родство крови. С того момента, как Сулла Счастливый определил, кому достанется Маска, он слушается только определенных Корнелиев. Отца. Брата. Теперь – единственного из наследников отцовской крови, маленького Луция.
– Хочешь сказать, им управляет ребенок?
– Да, но Луций живет любовью ко мне, так что Маска слушается и меня. Он примет прямой приказ, а если нет – я заставлю Луция повторить мои слова.
– И что ты предлагаешь? – Октавиан оживился, сделавшись похожим на себя обычного – деятельного, предприимчивого, любознательного.
– Месть, – кратко ответила Корнелия.
Немой грек понял, что Октавиан согласится на любое условие Корнелии. Признает Луция-младшего и забудет о существовании Бронзовой Маски, возвысит женщину при дворе или прикажет выбранному ей государственному мужу взять ее в жены. Повелитель мира не стал бы таковым, не умей он должным образом рассчитываться с обидчиками.
– Я желаю уничтожить все, чего добился варвар, – медленно, делая акцент на каждом слове, выговорил Октавиан. Махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена, и, проводив Корнелию взглядом, добавил греку. – Приготовь таз для бритья.
Стоявшим в дверях преторианцам немой кивнул. Воинов в черной броне сменят. Двери приемных покоев снова откроют для сенаторов и легатов. Чернь выйдет на улицы, чтобы получить бесплатный хлеб и кислое вино, и забудут о катастрофе Квинтилия Вара. Все потечет по-старому, ведь безумие прошло, а гений вернулся. Настало время великих дел.
Сцена четвертая. Падение.
Сегест понимал, что никогда не увидит дочери. Стоя рядом с Бронзовой Маской, он наблюдал за тем, как Туснельд, беззащитную и робкую среди серебристо-красных легионеров, ведут к повозке. Девушка не глядела в сторону отца, не ведала о том, по чьей вине лишается свободы ради безопасности. Ее сын – внук Сегеста – будет рожден в неволе. Но римляне позаботятся о его судьбе. Так обещано, и так будет.
Когда безмолвный гигант в позеленевших от времени бронзовых доспехах явился к нему, звеня, лязгая и поскрипывая, германец испугался. Он моментально вспомнил засаду в лесу, разгром Вара и приказ Арминия отвести гиганта вместе с его умиравшим хозяином палатку вождя. Однако бронзовый нападать не собирался. Его привело к Сегесту послание от первого гражданина Рима.
Мы никогда не станем покровителем херусков вновь, – писал Октавиан Август. – Лишь хозяином. Но даже среди рабов имеются любимые, имеются вольноотпущенники. Мы не забудем о преступлении Арминия, но закроем уши, если кто-то назовет имена его соратников и их родственников. Жди вестей от Бронзовой Маски, направляй его и помогай ему.
Лаконичность римлян всегда наводила на Сегеста страх. Южные захватчики умели угрожать, делая это красиво, намеками и недомолвками, но одновременно и внушать надежду, хвалить и обещать. Октавиан знал о главном унижении Сегеста, его величайшем просчете. Выбрав в жены дочь единственного человека, способного оспорить трон вождя, Арминий связал Сегесту руки. Туснельд осталась заложницей при Арминии, почетной пленницей. Еще больнее Сегесту стало от смирения дочери. Она предпочла мужа отцу.
Бронзовая Маска получил от Сегеста заверения в верности: кровавое пятно на папирусе Октавиана – и исчез, чтобы вернуться через некоторое время с новым посланием, на сей раз от римского полководца, возглавлявшего карательную экспедицию. Сегесту был дан приказ действовать. И Сегест повиновался.
Как отреагирует Арминий на потерю цвета своего войска и пленение любимой жены? Сегест предполагал, что вождю будет больнее, чем ему самому. Знание дарует покой, а старого германца согревали обещания римлян. Вождю же уготовано было неведение. Арминий никогда
