Книга Снег - Орхан Памук

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121

Утром, когда город еще только просыпался, он, не обращая внимания на падающий снег, быстрым шагом двинулся от проспекта Ататюрка вниз, в кварталы "гедже конду", самые бедные в Карсе, по направлению к кварталу Кале-ичи. Проходя под дикими маслинами и платанами, ветви которых были покрыты снегом, Ка смотрел на старые и ветхие русские дома, из окон которых наружу высовывались печные трубы; на снег, покрывавший армянскую церковь, пустующую уже тысячу лет и возвышавшуюся между дровяными складами и электрическим трансформатором; он смотрел на задиристых собак, лаявших на каждого проходившего по каменному мосту, построенному пятьсот лет назад через речушку Карс, скованную льдом; на тоненькие струйки дыма, подымавшиеся от крохотных лачуг в квартале Кале-ичи, казавшиеся под снегом совсем пустыми и заброшенными; и ему стало так грустно, что на глаза навернулись слезы. Двое ребятишек — мальчик и девочка, отправленные рано утром на противоположный берег реки к пекарне, — держали, прижимая к себе, горячие хлебы и, подталкивая друг друга, так счастливо пересмеивались, что Ка тоже улыбнулся им. С такой силой на него действовала не бедность и не безысходность; так действовало на него странное и сильное чувство одиночества, которое впоследствии он все время будет чувствовать повсюду в городе, в пустых витринах фотомастерских, в заледеневших окнах чайных домов, битком набитых безработными, игравшими в карты, и на безлюдных заснеженных площадях. Словно это было забытое всеми место и снег здесь шел безмолвно, долетая до конца мира.

Утром судьба Ка начала складываться удачно: его встретили как известного стамбульского журналиста, он всем был интересен и ему каждый хотел пожать руку. Все — от заместителя губернатора до последнего бедняка — открывали ему двери и говорили с ним. Жителям Карса Ка представил Сердар-бей, выпускавший городскую газету «Граница», выходившую тиражом триста двадцать экземпляров, некогда Сердар отправлял в газету «Джумхуриет» сообщения о местных новостях (большинство которых не печатали). Утром, выйдя из отеля, Ка первым делом разыскал этого старого журналиста в дверях редакции его газеты, в Стамбуле тому дали прозвище — "наш местный собственный корреспондент", и Ка сразу понял, что он знаком со всем Карсом. Сердар-бей первым задал вопрос, который Ка зададут еще сотню раз за те три дня, что он проведет в этом городе.

— Добро пожаловать в наш приграничный город, мастер. И что вы собираетесь здесь делать?

Ка сказал, что приехал наблюдать за выборами и, возможно, написать статью о девушках-самоубийцах.

— Слухи о самоубийцах преувеличены, как и в Батмане, — ответил журналист. — Давайте сходим к Касым-бею, помощнику начальника службы безопасности. Как бы то ни было, они должны знать о вашем приезде.

То, что каждый приезжающий в городок, и даже журналист, должен хотя бы раз явиться в полицию, было провинциальным обычаем, из 1940-х годов. Ка не стал возражать, поскольку был политическим ссыльным, вернувшимся на родину спустя многие годы, а также еще и потому, что (если об этом и не говорили вслух) вокруг ощущалось присутствие партизан из РПК.

Под медленно падавшим снегом они прошли через овощной рынок, по проспекту Казыма Карабекира, где расположились ряды торговцев скобяным товаром и запчастями, мимо чайных домов, где печальные безработные смотрели в телевизор и на падающий снег, мимо молочных лавок, где были выставлены огромные круги овечьего сыра, и за пятнадцать минут вдоль и поперек обошли весь город.

В одном месте Сердар-бей остановился и показал Ка угол, на котором убили прежнего главу муниципалитета. Поговаривали, что он был убит из-за какой-то пустяковой муниципальной проблемы, из-за того, что обрушился незаконно пристроенный балкон. Убийца был взят вместе с оружием через три дня после совершенного, на сеновале своего дома, в деревне, куда он сбежал после преступления. За эти три дня появилось столько сплетен, что сначала никто не поверил, что именно этот человек совершил преступление, а настолько глупая причина убийства всех разочаровала.

Управление безопасности Карса представляло собой длинное трехэтажное здание, растянувшееся вдоль проспекта Фаик-бея, где расположились старинные каменные здания, оставшиеся после богатых русских и армян, в большинстве своем использовавшиеся для государственных учреждений. Пока они ждали помощника начальника службы безопасности. Сердар-бей показал Ка высокий украшенный потолок и сообщил, что при русских, в1877-1918 годах, в этом здании был особняк на сорок комнат одного богатого армянина, а затем оно стало русской больницей.

Помощник начальника службы безопасности Касым-бей, с пивным животиком, выйдя в коридор, пригласил их в свой кабинет. Ка сразу же понял: тот не читает газету «Джумхуриет», считает ее левонастроенной; ему также не нравится, если Сердар-бей хвалит чью-то поэзию; но он стесняется Сердара-бея, поскольку Сердар-бей — хозяин местной газеты, больше всего продаваемой в Карсе. Сердар-бей закончил говорить, и Касым-бей спросил у Ка:

— Нужна вам охрана?

— Это как?

— Мы приставим к вам человека в штатском. Вам будет спокойно.

— Разве мне это нужно? — спросил Ка, волнуясь как больной, которому врач уже предложил ходить с палкой.

— Наш город — спокойное место. Смутьянов-террористов мы поймали. Но — на всякий случай.

— Если Карс — спокойное место, то не нужно, — ответил Ка, но про себя пожелал, чтобы помощник начальника службы безопасности еще раз повторил, что город — спокойное место, однако Касым-бей этого не сказал.

Сначала они пошли в северные, самые бедные кварталы Карса — Кале-ичи и Байрам-паши. Под снегом, который шел не переставая, Сердар-бей стучал в двери незаконно построенных лачуг, сделанных из камня, брикетного кирпича и шифера, просил женщин, открывавших двери, позвать хозяина дома и, если они узнавали его, с доверительным видом сообщал, что Ка, его приятель, — известный журналист, приехавший в Карс из Стамбула ради выборов, но он будет писать не только о выборах, но и о проблемах Карса, о том, почему женщины совершали самоубийство, и, если они расскажут о своих бедах, для Карса это будет хорошо. Некоторые радовались, приняв их за кандидатов на пост главы муниципалитета, приходивших с пакетами макарон или печенья, с коробками мыла или с бидонами, полными подсолнечного масла. Те, кто, проявляя гостеприимство и любопытство, решались пригласить их в дом, сначала говорили Ка, чтобы он не боялся лающих собак. А другие, решив, что они — очередная полицейская облава и обыск, проводившиеся многие годы, открывали со страхом и, даже поняв, что пришедшие — не из управления, безмолвствовали. Семьи тех девушек, которые совершили самоубийство (Ка за короткое время узнал о шести случаях), каждый раз говорили, что их дочери ни на что не жаловались, что они очень горюют и поражены случившимся.

Пока Ка и Сердар-бей переходили из дома в дом, усаживались на покривившихся стульях и старых диванах, в холодных как лед комнатах, размером с ладонь, с земляным полом или с автомобильными ковриками на полу, находились среди возившихся детей, которых словно становилось все больше, игравших сломанными пластмассовыми игрушками (машинками, однорукими куклами, бутылками и пустыми коробками из-под лекарства и чая), сидели перед дровяными печками, в которых постоянно перемешивали угли, чтобы стало теплее, перед электрическими печками, работавшими на ворованном электричестве, и перед телевизорами со сломанным звуком, но которые все время работали, и все время слушали о нескончаемых бедах Карса, о его нищете, о тех, кого выгнали с работы, и о девушках-самоубийцах. Матери, плакавшие потому, что их сыновья были без работы и попали в тюрьму, банщики, которые, работая по двенадцать часов в день, с трудом содержали семью из восьми человек, безработные, решавшие, идти в чайную или нет, из-за того, что нужно будет тратить деньги на чай, — все они сетовали на свою участь, на государство, на муниципалитет и так рассказывали Ка свои истории, словно это беды страны или государства. В какой-то момент этого повествования и изливавшегося гнева Ка почувствовал, что в этих домах, куда он заходит и откуда выходит, он словно проваливается в темноту, и ему уже не удается различать очертания предметов, несмотря на яркий свет, лившийся в окна с улицы. Эта слепота, заставлявшая его переводить глаза на кружившийся на улице снег, словно тюлевая занавеска снежного безмолвия застилала его разум, а память и мозг отказывались воспринимать рассказы о бедности и нищете.

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121