что документы — не липовые. Вот и здесь сверху красочкой кто-то умело подработал. Хотя, не спорю, выглядят как настоящие!
Соловьев тяжело вздохнул, осознавая, что Корнеев вцепился в него мертвой хваткой всеми своими тигровыми когтями.
— Эвакуатор вызывать, товарищ капитан? — быстро смекнул инспектор Бусько.
— Зачем же? Мы и так с ветерком доедем… на «Волге». Тем более, пора освободить территорию, вот-вот проснутся сорванцы и с недюжинной силой, подобно крошечным муравьям, облепят «Волгу», как детскую горку. Заводи машину! — властно скомандовал Корнеев и уселся на пассажирское место.
В отделении милиции непослушный багажник «Волги» осторожно вскрыли отмычкой, на днях экспроприированной у бывалого уголовного элемента. Взорам капитана Корнеева, инспектора Бусько, еще парочки милиционеров, словно пчелы, слетевшихся на устойчивый хмельной запах, и присутствующих понятых (по случаю жалобы на громких соседей пригодились два забредших пенсионера) предстали поливочные шланги вперемешку с огромными, литров на 50, прочными полиэтиленовыми пакетами. Мешки казались такими огромными, будь они черного цвета, использовать такую тару лучше всего было бы для перевозки трупов. И прежде, чем учинять допрос излучающему рационально обоснованное спокойствие Соловьеву, Корнеев отправил все содержимое багажника на экспертизу. Очень скоро опытный в хмельных вопросах эксперт-криминалист Евгений Грищенко вынес свой трезвый вердикт: багажник со змейкой поливочных шлангов — и есть тот самый источник запаха. Спиртосодержащая жидкость — водка… Не самопальная, заводская… по самому настоящему ГОСТу.
— Не проясните, товарищ Соловьев, почему из ваших шлангов и пакетов так навязчиво тянет водкой? — поинтересовался на последовавшем допросе капитан Корнеев у владельца «Волги».
— Проводил обеззараживание дачного инвентаря, — Соловьев невозмутимо поправил расстегнувшуюся золотую запонку на белоснежной синтетической рубахе.
— И где?
— Что где?
— Дача?
— Какая дача?
— На которой вы проводили обеззараживание?
— А… в Вишневке. Недалеко от города…
— Вы в таком виде этим занимались? — довольно топорно намекнул Корнеев на щеголеватый вид задержанного.
— Зачем? Я переоделся…
— Увлекаетесь земледелием?
— Почему нет? Люблю ромашки, помидорчики…
— Сколько соток?
— Где?
— На даче?
— Четыре…
— Не разгуляешься с помидорчиками…
— Это верно… Но больше не дают, даже по большому блату и заслугам… И то не мне, а моей теще…
Корнеев был уверен, что происхождение водки в поливочном шланге нечистое. Но не трупы же, в самом деле, этот нахальный самоуверенный спортсмен в них перевозил, однако докопаться до истины пока не получалось.
— Уведите! — приказал капитан, уткнувшись в заполнение протокола.
— За что? За поливочные шланги или угон моей «Волги»? — ехидно парировал невозмутимый задержанный.
— Гражданин Соловьев, вы не арестованы, а пока только задержаны на трое суток, а там посмотрим…
Санаторий
Морозной ночью в темном сыром бараке при свете маленькой свечки в жестяной банке Гришка Федоров по кличке Федор в сотый раз строчил кассационную жалобу прокурору. Нанесенная обида, высказанная в неровных строчках разнокалиберных букв, нет-нет, а начинала душить и выливаться в виде горьких слез, заливая клетчатый листок тетради так, что слова, написанные чернильным карандашом, расплывались и превращались в неразборчивые каракули. И тогда Гришка снова комкал мокрый листок, бросал на глиняный пол, на время успокаивался и брался за новый. А когда добирался до сути, глухие рыдания вновь накатывали и создавали тот же эффект расплывчатой тетрадной мокроты.
— Федор, слышь, чего нюни распустил? — от рыданий проснулся Дед Филимон. Собственно говоря, по возрасту он мало походил на деда, скорее, это прозвище мужик с ярко выраженными скулами и колючим взглядом получил за многолетний статус в местах не столь отдаленных. Филимон, отбывающий наказание за неслучайное убийство из-за неконтролируемого чувства ненависти к некому милиционеру, который то ли соблазнил, то ли изнасиловал его жену, слез со шконки и, громко шаркая стоптанными кирзовыми сапогами, добрел до стола.
— Роман строчишь? — Филимон, не глядя на Гришкины расплывшиеся каракули, потянулся к недопитому с вечера чифирю, сверкая многозначительными татуировками на руках.
— Жалобу… — смахнул слезу Федоров.
— Малец, тебе еще никто не говорил, что жалоба прокурору только удлиняет срок? Или ты на Хрущевскую оттепель рассчитываешь? Так она давно закончилась… На дворе 1964-й!
— Почему? Но я не виноват… Это ошибка… Должен же прокурор разобраться!
— Глупости… Все вернется к первой инстанции. Жалобу будет рассматривать тот же прокурор района, который влепил тебе срок. Так что бумага твоя многострадальная только для сортира. Поверь, никто ее даже отсылать не будет из нашей глухомани.
— Но это несправедливо!
— Да, конечно… Нет правды на земле, но нет ее и выше.
— Что же тогда? Терпеть?
— Зачем? Терпилами нам по статусу быть не положено. Для начала сопли подотри, чайку выпей. Курить есть?
— Не курю…
— Вот это правильно. Ты закрой глаза и представь, что попал в санаторий. Круглогодичный. И у тебя есть теперь несколько лет активного отдыха. Экстремального, но все же отдыха.
— Какой отдых, Дед Филимон? В бараке на сыром полу или на лесоповале?
— Ну, во-первых, есть вещи, которые ты изменить не можешь, значит, отгородись высоким забором и старайся в каждом моменте заметить хорошее… Не захочешь работать — не заставят.
— Как это?
— Просто в передовиках и шестерках не будешь числиться. Зато будешь жить по справедливым понятиям. Читать тут можно до одури! Станешь образованным, на воле на книжки времени всегда не хватает. А главное — человеком станешь!
— Это как? Я, по-твоему, что же — не человек?
— Нет, ты — малявка, слюни распустил, тебя проткнуть одной левой, защитить самого себя не сумел… Жалобы строчишь…
— Дед, — раздался настойчивый шепот сидельцев с дальнего угла, — хорош воспитывать первоходку, спать дай!
— Все, Федор, спим, завтра спозаранку начнем новую жизнь. Не кисни!
Следующим утром Дед Филимон на самом деле взялся за физическое воспитание малахольного Федора. С какой стати татуированный сиделец с многолетним стажем обратил внимание на слезливого пацана, было непонятно. Одни обитатели барака определили, что Дед готовит смену с прицелом на будущее, другие решили, что подобное покровительство и есть один из способов защиты мальца от поползновений беспредельщиков, для которых не писаны законы принятой жизни по понятиям. Во всяком случае цепляющая своей новизной нескучная картинка из опостылевшей нелегкой лагерной жизни привлекла внимание всех. Для начала Дед сконструировал грушу из сломанной табуретки, обложил ее русским матом, жестяным листом и сложенным в несколько слоев тонким дырявым одеялом, подвесив к балке перекрытия на потолке между шконок. Затем новоиспеченный воспитатель перебинтовал невесть откуда взявшимися старыми бинтами руки неуклюжему и хилому Федору, завершив подготовку амуниции дефицитными грубыми перчатками, предназначенными для работы на лесоповале.
— Становишься в стойку и наносишь удары по груше с такой силой и скоростью, с какой можно идти только на таежного медведя!
— Я и в глаза его
