Просто она нарушила конвенцию. Знаешь, иногда так хочется высказаться, ну, наболело… но что-то мешает… Потому что ведь тут кто-то действительно…
— Я тоже почувствовала. Но я же об этом не говорю.
— Ну а она не выдержала. Может, ей мы все уже до такой степени опротивели…
Ленку грызёт непонятное чувство вины…
* * *
С утра прошёл нежный осенний дождь, и аллеи ещё не просохли. Над асфальтом клубится лёгкая сизая дымка, тонкие серебристые нити плывут в воздухе — перелётные пауки запускают свои монгольфьеры. Ленку ничего не радует.
— Опять всё сначала, — вздыхает она. — Гершензон за Гершензоном… опять тащить эту тяжесть… корячиться…
— Ладно, — говорит Августа, — всё-таки последняя могила в этом сезоне…
— По крайней мере с погодой повезло. — Ленка одобрительно оглядывает по-летнему буйную зелень, кое-где сбрызнутую жёлтым. — Уж лучше тут, на свежем воздухе, чем в институте гнить. А я боялась, мы сегодня не выберемся. Ты же говорила, у тебя студенты…
— А они не пришли, — отвечает Августа.
— Это как? Никто не пришёл?
— Никто. Непонятно… один позвонил вчера, что у него желудочное расстройство, у другого бабушка в больницу попала. С ветрянкой, представляешь? третья вообще…
Слушай, а почему у тебя на щеке синяк?
— Потому что я упала, — злобно говорит Ленка. — Чёртов троллейбус — занесло на повороте, а я как раз в дверях висела. Вот я и выпала. Хорошо, куча листьев подвернулась. Я в неё и вмылилась.
— Повезло, — замечает Августа.
— Можно и так считать, — неуверенно отвечает Ленка.
Они движутся осторожно, поминутно сверяясь с планом. Наконец Августа решительно останавливается у покорёженной ограды.
— Это точно наш Гершензон? — спрашивает Ленка.
— Уверена.
— А может, опять?
— Нет. Этот — наверняка наш. Смотри, как зарос. Этого тоже подстригать придётся.
Ну, ничего.
Августа хозяйским глазом окинула запущенную могилу. Внезапно она напрягается и хватает Ленку за руку.
— Смотри… что это там, под кустом? Приличные ботинки…
— Августа, — тихо говорит Ленка, — это не ботинки. Вернее, ботинки. Но в них — ноги.
— Может, это пьяный?
— Даже если так… но это не пьяный. Августа, умоляю, пошли отсюда!
Они разворачиваются и несутся по дорожке. Кусты у них за спиной шевелятся сами по себе.
— Он нас преследует, — пыхтит Ленка.
— Кто?
— Тот Гершензон.
— Брось, это паранойя.
Наверняка паранойя, думает Ленка, но на обратном пути им не встретилось ни одного человека. Может, они с Августой каким-то образом ухитрились всё перепутать и сегодня всё-таки суббота? Нет, тогда главный вход был бы закрыт.
— Что, — жалобно говорит она, уже оказавшись за воротами, — ну что мы ему сделали? Мы же убрали его могилу. Между прочим, задаром…
— Лена, — устало говорит Августа, — мне это немножко тошно слушать. Ты, видите ли, паришь на крыльях воображения, а тошнит почему-то меня. Я всё-таки математик, не то, что некоторые… с литературным уклоном… Логика должна быть.
— Если следовать твоей прямолинейной логике, то у четвероногих должно быть по две жопы, — сердито говорит Ленка. Но ей тут же делается стыдно — вид у Августы сегодня какой-то особенно измученный.
— Августа, что-нибудь не так?
— Нет, — говорит Августа. — Нет. Ничего.
Она явно мнётся, потом всё же решается:
— Послушай, а что ты вечером делаешь?
— Вроде ничего, — говорит Ленка.
— Может, зайдёшь ко мне? А я тебя чаем напою…
Господи, да что стряслось-то? — думает Ленка, она же замкнутая, до ужаса просто.
На всякий случай она забрасывает пробный камень:
— А альбомы покажешь?
У Августы неодолимая тяга к прекрасному, и квартира у неё забита альбомами с репродукциями. Но показывать она их не очень-то любит, потому что все так и норовят ухватить нежнейшие типографские шедевры грязными руками.
— Покажу, — покорно говорит Августа, и Ленка пугается.
— Ладно, — говорит она, — договорились…
* * *
— Печенье возьми, — Августа пододвигает Ленке вазочку.
— Да я уже, — мнётся Ленка.
— Ничего, — говорит Августа, — бери, бери ещё…
Господи, думает Ленка, я же сейчас лопну. Она кидает тоскующий взгляд за окно.
Море неслышно, но как-то ощутимо дышит за двумя рядами пятиэтажек, гостиницей «Ореанда» и санаторием «Жемчужина Молдавии», за перистой листвой акаций и лапчатой — каштанов, мерцающая осенняя тоска переливается в тёплом сумраке…
— Так я пойду? — говорит она.
— Посиди ещё немного, — просит Августа. — Я тебе ещё Модильяни не показала…
— Да я его как-то…
— Ну, Матисса… кстати, ты не знаешь, говорят, с Лохвицкой какая-то странная история вышла?
— Ну, вышла, — неохотно говорит Ленка, перелистывая глянцевые страницы.
— А что там случилось?
— Да так…
Вдруг Августа напряжённо подняла голову и расширенными глазами уставилась во мрак за окном.
— Ты что?
— Ничего, — мёртвым голосом произнесла Августа.
И тут только Ленка услышала мягкий стук в дверь — старую, поцарапанную дверь, рядом с которой торчали проволочки от вырванного с мясом звонка.
— Вот, — тихо сказала Августа, — вот он. Опять.
Так значит, думает Ленка, прошлой ночью…
Августа вцепилась в Ленкину руку так, что у той побелели пальцы.
— Кто это? — недоумевает Ленка.
— Никто… потому что… этого нет… не может быть… Не открывай!
— Да я и не собираюсь.
Они застыли, молча, не отводя глаз от двери.
Стук прекратился.
— Царапается, — шепчет Ленка.
— О, Господи! Нет…
Тихие удаляющиеся шаги, молчание.
— Августа, — наконец говорит Ленка, — а что, вчера тоже…
— Не было ничего вчера! — кричит Августа. — Говорю тебе, не было! Ты это… заночуй у меня, ладно?
* * *
— А, привет, — говорит доцент Нарбут. — Чем обязан?
