у нас в селе начала. Как сейчас помню, зимой. Тогда всё по другому было, не то что ныне. Все процветало, даже больше, чем ты малой видел. Колхоз – миллионер, о как! – подняла бабка указательный палец. – Ферма огромная. Кого там только не держали: и свиней, и коз, и коров много. Даже табун лошадей свой был. А урожая каждый год тут сколько было, ууу… без дела люд не сидел. Летом – на полях работы море было, зимой все на ферме трудились.
Мы с твоим дедом Вовкой тогда еще только дружили, это уж потом, через пару годков-то, я за него замуж вышла. Жених завидный был: работящий, не пил, только папиросы курил, да и черт бы с ними. Они его и довели до могилы-то…
Женщина замолчала, уставившись в одну точку. На ее лице появилась улыбка.
– Ох, о чем это я… А! Вот! Было у нас за деревней, на пригорке у леса Даниловского, кладбище старое. Бабки да деды говаривали, что языческое вроде. Мол, там еще первых поселенцев здешних хоронили по обрядам каким-то жутким. И никто туда никогда не ходил. Старики – потому что боялись, а вдруг бесы да черти какие-нибудь душу пригубят; а молодые – потому что у леса того, уже и домов то не осталось, огороды только редкие, а больше хозяйств там и не было никаких, так и ходить не зачем было. Но бабки на лавочках шептались иногда, мол изредка, все же забредали туда пропойцы местные, так там и пропадали.
Так вот, в ту зиму, алкаш наш, Васька Кривой, и сгинул там. Дружки его поговаривали, что «перебрал маленько» мужичок, да черт его в ту глушь понес. Может чем поживиться хотел, а может «белочка» его туда повела зачем, бог его знает. Но пропал Васька: недели две-три не было его. Говаривали поначалу, что мужики совсем допились до горячки, да разбрелись по домам, а дружок их где в сугробе-то и уснул. Уж думали, весна придет, да как подснежник и отыщется душа пропащая.
Да только, аккурат в середине января Кривой сам в селе показался. Живой да на своих двоих, только чудной какой-то. Васька, хоть и пропойца страшный был, да только на язык подвешен хорошо. Поболтать любил страсть, как прицепится, так и поганой метлой не отгонишь от ворот. А тут, идет по улице и слова тебе не скажет. Молчит будто воды в рот набрал. Аль буркнет тихо так «Здравствуйте» да и идет себе дальше. Бабки судачить стали, что побывал он-таки на том самом кладбище, видел чегось, вот и тихий теперь стал. А молодёжь посмеивалась, не веря во все эти суеверия, но точно знаю до чего водка может людей довести.
Вот только, когда Васька в село вернулся не его одного перемены настигли. Стала по вечерам скотина в сараях с ума сходить: коровы беспокойно мычали да доярок к себе не подпускали; птица на насестах не хотела сидеть, прочь на улицу рвалась. А уж как собаки с цепи срывались и выли всю ночь, так кровь в жилах стыла. О, как выли!
Ночь та, первая, мне надолго запомнилась. Вечер безлунный был, небо затянуло как на снег. Ни звёздочки, ни луны, ничего нельзя было увидеть. Собаки то тут, то там подвывали, будто что-то их сильно беспокоило.
Мы тогда всей семьёй спать пораньше легли. Отец за весь день умаялся: он с братьями на неделю дрова кололи да убирали в сарай. Мать по хозяйству бегала, а я ей помогала.
Так вот. Разбудил нас всех крик: то ли женщина кричала не своим голосом, то ли зверь какой. Мы всей семьёй так подскочили как один, не понимая, что происходит. А вопли такие стояли, как будто в соседней комнате кто-то с ума сходил. Отец сразу с места сорвался, оделся да на улицу побежал и мать следом за ним. Мы же в комнате остались, дверь только заперли посильнее. Мать, уходя, сказала, чтобы пока они не вернутся мы никому не открывали. Так и сидели прижавшись к друг другу. А я в ту пору страсть как любопытна была, и стало мне интересно, что же там на улице творится и кто кричал. Быстренько оделась, братьям нарекла, чтобы сидели и ждали пока я не вернусь. Тулуп с валенками накинула, да мышкой за дверь прошмыгнула на улицу.
Родителей во дворе не видать было, но голоса взрослых слышались совсем рядом. На этот звук я и пошла. Как оказалось, он аккурат с соседнего двора доносился. У нас к соседям калитка была, ну я за ней притаилась стала слушать, да подглядывать, что же там происходит.
Смотрю, а у соседей толпа народу уже набежала да все беспокойные какие-то. Тётя Глашка, доярка, вся стоит трясётся да слезами крокодильими заливается.
Из разговоров понятно стало, что та ночью услышала, как корова в стойле кричит. Мужа она будить не стала, решила сама сходить посмотреть да может быть сена подкинуть. Вышла на улицу и видит, что в сарае дверь приоткрыта, а оттуда шуршание да причмокивание. Ну, теть Глашка вилы схватила, к сараю тихо так подкралась и свет резко включила. Смотрит, корова уже еле живая лежит на полу и протяжно так подвывает. А поверх туши чудище чёрное сидит. Ну тетка хоть и испугалась, а вилами по спине так и треснула чудовищу. Да вот только то зубы расцепило от мяса и повернулась в её сторону. Женщина глянула, это Васька Кривой: глаза синющие, зубы острые да морда вся в кровище. Она его и не признала поначалу, пока он во весь рост перед ней не встал. Глашка хотела его ещё раз вилами огреть, да только тот икнул будто и сорвался резко с места, пихнув ее. Упала она и только тогда поняла, что произошло и что она увидела. Тут-то и закричала от страха.
Я тихо сидела да всё прислушивалась к голосам взрослых. Мужики стали судачить, что надо бы Ваську-то изловить и спросить зачем скотину погубил. Только отец мой сказал, что сейчас ночью его никто нигде не найдёт. Бесполезно всё это, лучше всего будет утром пойти домой к нему там совсем и разобраться.
Я поняла, что взрослые скоро разойдутся и быстренько домой побежала, пока меня никто не увидел. Вернулась и братьям строго настрого нарекла, чтобы молчали и меня не выдавали, иначе я маме все их секреты расскажу. Те пообещали, что молчать будут и слово своё сдержали.
На утро отец и мужики соседские
