Комья забарабанили по крышке гроба, причудливое стаккато, возвестившее об окончании печальной церемонии. Мысли Кэтрин витали далеко, хотя глаза по-прежнему были устремлены туда, где в могиле лежало тело мужа, заключенное в грубую сосновую оболочку.
Но думала она о человеке, который несколько дней назад чуть не сшиб ее конем. Удостоверившись, что она не пострадала, незнакомец вскочил на своего черного скакуна, причем проделал это столь же молниеносно, сколь и элегантно. Затем чуть насмешливо поклонился, Кэтрин в ответ наклонила голову, и они расстались. Интересно, вспоминал ли он о ней? Во всяком случае, не так часто, как она о нем…
— Саре нужна подруга.
Голос графа прервал ее размышления. «Не подругу ты ей ищешь, — хотела сказать Кэтрин, — тебе нужна служанка, которая раболепствовала бы перед тобой и которой ты мог бы доверять».
— Едва ли мы уживемся.
Несмотря на бедность, Кэтрин никогда не была ничьей служанкой и вряд ли сумеет ею стать.
Ответ не удивил графа. Кэтрин всегда была нахальной девчонкой. Впервые он увидел ее в тот день, когда над Данмутом разыгралась буря, дорогу завалило, и ему пришлось возвращаться домой через деревню. Именно тогда Кэтрин разглядела в графе нечто такое, чего не увидели остальные деревенские ребятишки. Она безжалостно сверлила его огромными карими глазами, мудрость которых странно контрастировала с ее лицом эльфа, а в последующие годы умудрялась обращаться с ним свысока, как юная королева. Взгляд ее широко раскрытых темных глаз преследовал графа, и он догадывался, что в глубине души Кэтрин не слишком высокого мнения о нем.
Ее рыжеватые волосы слегка растрепались от ветра. Скулы, высокие, царственные, как-то не вязались с обликом деревенской девчонки. Впрочем, Кэтрин уже не девочка, ей, наверное, лет двадцать пять, хотя выглядит она не старше семнадцати. Коралловые губы чувственно изогнуты, шея тонкая, изящная, тело в пышном вдовьем наряде скрыто от его взора, но навсегда запечатлено в его памяти. Не будь она тем, кто есть, он давно бы превратился в похотливого самца и стал бы ее преследовать. Она именно такого сорта женщина, заставляет мужчин думать о постельных забавах — обстоятельство, которое не стоило принимать во внимание, пока был жив Сиддонс. Вряд ли пройдет много времени, когда ему придется решать судьбу ее соблазнителя. Интересно, кто первым отважится влезть к ней в окно и покуситься на ее честь? Насколько все оказалось бы проще, если бы удалось отправить ее из Данмута! Пусть она станет не его, а чьей-нибудь головной болью…
Но прежде нужно получить ее согласие.
— На что же ты рассчитываешь?
Вопрос был задан холодным, язвительным тоном, однако ни враждебный тон, ни ярость, появившиеся на лице графа, не удивили Кэтрин. Похож на ястреба! Густые брови сходятся на переносице под углом, повторяя линию волос на лбу, уже посеребренных сединой. Глубокие морщины избороздили щеки, устремляясь вниз к острому подбородку. Хищное лицо фанатика. Надменность, злоба, бездушие — вот характерные качества графа Данмута.
Однако он был не чужд приличий, иначе не пригласил бы ее к себе в кабинет и не стал бы угощать чаем. Впрочем, «приглашение» не совсем подходящее слово, не так ли? Скорее приказание, по окончании похорон переданное Кэтрин слугой. Ей ничего не оставалось, как препоручить Уильяма заботам домоправительницы, а самой последовать за лакеем. Так она очутилась в кабинете графа, этом оазисе тепла и книг.
Явственный запах кожи почти заглушался дымом, идущим из наспех растопленного камина. Горел в нем не торф и даже не уголь, а остатки стула, тайком принесенного из необитаемого крыла огромного унылого дома.
Вероятно, следующими в огонь отправятся книги, подумала Кэтрин.
Кэмпбеллы изо всех сил сопротивлялись надвигающейся бедности, и незнакомец, поселившийся в долине, стал для них спасительной соломинкой. Содержимое камина и выцветшие шторы были не единственными свидетельствами удручающего положения Данмут-Холла, их можно заметить сколько угодно, если посмотреть хорошенько.
Некогда на столы выставлялась золотая посуда, а не оловянная, алые шторы на окнах вполне могли бы посоперничать с невинным девичьим румянцем, на полу красовался персидский ковер золотистых, лимонно-желтых и ярко-зеленых цветов. Создавалось впечатление, словно у ваших ног расстелили лужайку, и стоит вам разуться, как вы ощутите, будто трава щекочет вам пальцы. Но с годами жизнерадостные оттенки потускнели, да и любимые собаки графа внесли свою лепту. Правда, ковер давно исчез, затем та же участь постигла картины, некогда украшавшие стены, и венецианские кубки из розового, словно утренняя заря, стекла с золотым ободком. Исчезновение фамильных портретов со стен и древних реликвий с каминных полок двадцати спален Данмут-Холла красноречиво свидетельствовало о том, что граф мало-помалу распродает свое родовое гнездо. В течение многих лет обитатели дома не знали развлечений, и ожидать чего-то подобного в будущем тем более не приходилось. Чтобы представить Сару ко двору, нечего было и мечтать, для этого пришлось бы ехать в Лондон, а отощавшая за зиму лошаденка вряд ли осилила бы столь неблизкий путь. Покупка новых нарядов для принцессы клана представлялась Кэмпбеллам сродни второму пришествию Христа, оба события явно из разряда невероятных и чудесных. Словом, ни один уголок этого огромного и унылого дома не располагал к веселости, не дарил надежду, не вселял мечтаний о будущем.
Так было до того, как появился незнакомец. Будущий муж Сары…
Граф задал свой вопрос с таким желчным сарказмом, что Кэтрин даже не потрудилась ответить. Да и как объяснить этому равнодушному, холодному человеку, чего она ждет от жизни?
Когда она была ребенком, граф не обращал на нее внимания. Когда вышла замуж, стал ее игнорировать. И только сейчас, овдовев в возрасте двадцати пяти лет, она вдруг ему понадобилась, и то лишь потому, что этого пожелала Сара, которая обычно получала то, чего хотела. Возможно, ей надо благодарить судьбу и Всевышнего, что Сара выбрала именно ее. Даже жизнь служанки может оказаться лучше, чем существование, которое она вела последние десять лет.
Да полно! Неужели на свете нет занятия получше, чем кому-то прислуживать?
Эта мысль заставила Кэтрин улыбнуться. «Кэтрин-дурочка!» — обычно кричали ей вслед деревенские ребятишки. Она казалась им слабоумной со своими огромными глазами, вечно устремленными вдаль, и желанием прожить достойно, а не просто влачить дни. Странная, не похожая ни на кого девочка. Слишком образованная, слишком разумная, слишком мечтательная. Всегда хотевшая чего-то недостижимого.
— Вряд ли вдове приличествует веселость, — едко заметил граф, раздосадованный неуместной, на его взгляд, улыбкой.
Кэтрин повернулась. Рука, сжимавшая выгоревшую штору, безвольно опустилась и теперь ничем не напоминала кулак, которым только что казалась. Она смотрела лорду в глаза, не делая попыток оправдаться. За свою жизнь Кэтрин твердо усвоила, что бессмысленно кому-то что-то объяснять, люди все равно будут думать о тебе как хотят, независимо от того, правда это или нет. Она научилась скрывать эмоции, которым в былые годы поддавалась с такой легкостью, поняв, что сдержанность имеет неисчислимые преимущества. «В тебе слишком много страсти, Кэтрин, — говаривала ей мать. — Научись скрывать мысли и чувства, иначе это добром не кончится!»
