кто из смертных входил в мой дом, а тем, кого я принимал я предлагал, как водится, заключить со мной договор.
— И не было случая, чтобы кто-то не соглашался?
— Соглашались все, без исключения.
С минуту Сара молчала. Наконец, с трепетом душевным, она отозвалась:
— Вот знать бы только, что я теряю?
— Ничего. Сделка со мной — скорее награда, чем обещание счастья. Давай не будем отвлекаться.
— Ладно. Какие условия?
— Собственно, это и условием не назовешь. Давай так. Ты будешь жить в моем доме до тех пор, пока я не исполню твое последнее желание. После этого тебе нельзя будет больше оставаться со мной.
— Но соглашение должно быть двусторонним, — возразила Сара.
— Справедливо, — согласился Вельзевул.
— Итак, я уйду от тебя сама, когда захочу и только после того, как узнаю твою тайну?
— Сара, то плохое, что во мне есть я не скрываю. В этом разница между человеком и мною. У меня нет тайны, можешь мне поверить.
— Понимаешь, у каждого есть своя тайна и у тебя тоже, — настаивала Сара на своем. — То, что я узнаю, будет ни на что не похоже.
— Меня томит недоброе предчувствие, — лукаво улыбаясь произнес Вельзевул. Он был немного удивлен тем, что ходом беседы сразу и полностью завладела Сара. Удивительное дело!
А между тем эти слова и тон, которым он их произнес ободрили ее. Более всего Сару радовало сознание, что Вельзевулу очень дорого его дьявольское достоинство.
— Не знаю почему, но я почти уверена, что тайна эта сокрушит тебя.
На полминуты Вельзевул даже растерялся. Он не мог ничего возразить — столь решительным было утверждение.
— Я — дьявол. Меня сокрушить нельзя. Со дня сотворения мира так было и так будет.
— Да бог с тобой! Отчего же? Уже, вижу, как все твои доводы разлетаются на куски под напором доказательств — в лучшем случае. Между нами говоря, ты не тот, кого называют Царь мира.
— Кажется, возникло дело, которое требует твоего присутствия в моем доме. Что ж, закрепим договор простым рукопожатием.
И они пожали друг другу руки.
С минуту Сара сидела молча, уставясь в темноту. Затем вздохнула, устремила на Вельзевула пристальный взгляд и бросила как бы в сторону:
— Странная вещь.
— Что? — с легкой улыбкой спросил Вельзевул.
— Я как будто всю жизнь тебя знаю.
— Прошу тебя, не думай об этом. Я прежде всего дьявол и лишь затем уже человек.
— До встречи с тобой жизнь у меня была совсем беспросветная! Вот о чем я думаю.
— Увидев тебя одну на скамье я понял, что ты в трудном положении…
— Да, горько было мне в те минуты. Знаешь, я верю в тебя, как верили в Моисея те, кто шли за ним.
— Разве Моисей, когда разбил скрижали, не сказал своим левитам: «Ну-ка, перебейте всю эту сволочь!»
— Он так сказал? — проговорила Сара, смущенная шуткой Вельзевула.
— Терция и квинта не создадут гармонию, если из безупречного аккорда убрать октаву, — сказал он, смеясь.
— Я ничего не поняла.
— А что тут понимать, противоположности могут иногда гармонично сочетаться. С мужчиной и женщиной дело обстоит точно так же.
— И что с того? — удивилась Сара.
— Чтобы хорошему делу сложиться, не обязательно нужна пара. Это как трио теноров в оперном пении.
— Все это загадки!
— И эклектика.
— Но при чем тут трио и оперное пение?
— Трио — это ты, я и дьявол, а мы оба любим оперу.
— Будь очень добрым и скажи, что ты пытаешься сказать.
Тут блуждающий взгляд Вельзевула остановился на Саре с искренним дружелюбием.
— Мне все время приходиться что-то тебе объяснять. Я всего лишь хочу сказать, что ты женщина, которая может и умеет быть счастливой без мужчины.
— Если бы ты знал сколько раз я поднимала свой голос против них! Я их не выношу! Тебе этого не понять, ты ведь тоже мужчина. С тех пор как меня бросил Клинт, я больше не верю, что у мужчин есть сердце.
Вельзевул рассмеялся и сказал:
— Прежде всего, я подарю тебе новое платье.
— Мне нравится это.
— Но из этого ты, Сара, уже выросла.
Примерно так весело и непринужденно протекала их беседа. В этом настроении они покинули ресторан и направились по ночной улице в сторону дома Вельзевула. По пути туда Сару больше всего занимала мысль, как быть с достоинством, чтобы Вельзевул ни в коем случае не догадался, что она добровольно принимает любовь дьявола, ведь доводы, найденные ею, казались недостаточными и в особенности мало убедительными. И в самом деле, идти к одинокому незнакомому мужчине домой весьма неосмотрительно. Что это — опрометчивость? Очень уж она хотела, чтобы у него сложилось возвышенное представление о ней. Пусть бы он увидел в ней исключительную женщину, причем такую, о которой даже дьявол имел бы лишь слабое представление. Вельзевул произвел на нее столь благоприятное впечатление, что причина его интереса к ней, оставшаяся невыясненной, мало волновала ее.
2. У Вельзевула был лофт на Атлантик-авеню в старинном здании, на третьем этаже. Пять просторных комнат были обставлены роскошной антикварной мебелью. Самой красивой была гостиная, здесь высокий потолок и большие окна давали обилие воздуха и света. Преобладающие светлые оттенки в интерьере гармонично сочетались с кирпичной стеной и деревянными балками. Не смотря на потертые дубовые полы и облезлые оконные рамы квартира впечатляла своей изысканностью и уютом. Все в его доме свидетельствовало, что хозяин обладает глубоким восприятием красоты. Каждый предмет обстановки, как будто говорил об этом, а все вместе, утверждали за ним не только умение выделять благородное, но и способность елико возможно находить средства самовыражения. Какая бездна вкуса! И все это, позволю себе заметить, у существа, силы которого были обращены на то, чтобы сеять смерть и разрушение.
— Ты пока посмотри все тут, а я переоденусь и сделаю чай. У меня есть зеленый с жасмином от Харни и сыновья. Самый лучший. Красный «Золотая обезьяна» от Тивана и травяной от Целестиал Сиасонс с мандариновой корочкой. Какой для тебя?
— С жасмином.
— Хороший выбор.
Оставив Сару одну, Вельзевул удалился. Сара осмотрела все комнаты и вернулась в гостиную. С того места, где стояла, невольно посмотрела она на себя в узкое венецианское зеркало. В тяжелой резной раме со следами позолоты оно стояло с небольшим наклоном к стене и имело на поверхности мутные разводы. Искаженное отражение наполнило женщину безысходной тоской, но как ни терзал ее сердце мучительный вопрос, неотвязно преследовавший ее: «Что я делаю здесь?» она была положительна неспособна к действию. Ею владело странное чувство, в нем смешались грусть и страх.
