class="p">— Вор, госпожа управляющая! Босяк какой-то полез к вам сзади дома в окно.
Женщина всполошилась. Ребята бросились за Мотькой, направляясь к дверям домика-особняка. Жена управляющего обогнала его и опережая всех ринулась к двери.
Управляющий, услышав шум, открыл двери комнаты, впопыхах выталкивая оттуда красивую рунщицу и вдруг наткнулся на жену и испуганных ребят.
Жена, чахоточная дама, застигнув вместо босяка взъерошенную девицу и растерянного мужа, только на одну секунду остолбенела, а затем в истерике бросилась на Лизку. Мотька же с искусственным удивлением развел руками и шлепнул себя по швам.
— А я думал — вор!
Началась катавасия, через полчаса ставшая известной всей мойке. А когда она улеглась, рассвирепевший управляющий прежде всего вспомнил о Мотьке и распорядился не подпускать больше зловредного мальчишку и близко к работе.
С тех пор Мотьке на мойку и носа совать нельзя было. А между тем теперь, именно, когда стал вопрос о крушении Мотькиных надежд на учение, ему нужно было поработать хоть пару недель для того, чтобы поднялось настроение у отца и чтоб завелся в семье рубль-другой на учебники.
Он поэтому отчаянно завидовал Нюре, которая шла туда работать. Нужно было и ему что-нибудь делать, чтобы отец начал с ним считаться. Но что именно?
Этим на другой день после безотрадной новости и была занята голова Мотьки.
Продолжая дуться и, не сев с матерью запить мутным чаем утреннюю кормежку — воблу с хлебом, Мотька взял в карман список учебников, который учитель дал отцу, и вышел со двора.
Он сел на солнцепек на окраинном пустыре возле сиротливого десятка Кавалерских домиков, для того, чтобы в одиночестве обмозговать свою несчастливую звезду, не сделавшую его сыном хотя бы собственника кирпичного завода Брандукова, владения которого раскинулись возле пустыря, а босяком-наследником заеденного нуждой стрелочника Юсакова.
Эх, учился бы Мотька, если бы у его. родителей были деньги, учился бы не то, что «дедке да бабке, да курице рябке» по отцовской азбуке и книжкам, которые мог раскопать у соседей, и содержание которых он мог рассказать всей Кавалерке, а выучился бы таким штукам, что мог бы сделаться, когда вырастет быльшой, любым барином: захотел быть капитаном, может капитанствовать и ездить в какие угодно страны, захотел пароходы делать — открыл завод и выпускай пароходики. А на велосипеде не только сам ездил бы, а надарил бы их всем ребятам, с которыми не расстроил дружбы в Кавалерке.
Мотька размечтался и не замечал, что он хватает через край. Наоборот, все это казалось весьма просто: стоило только поучиться какой-нибудь год в двухклассном городском училище, и все остальное шло бы уже само собой. И вот такой блестящей карьеры хотел лишить его отец. С самого же начала Мотька решил, однако, в этом вопросе твердо гнуть свою линию и заставить отца устроить его судьбу.
Но как?
Будучи пасынком городской цивилизации, Мотька уже вкусил кое-что от познания города. Он знал, что город дает не только лохмотья, грязь, нищенство, объедки, но также и изысканнейшие предметы роскоши, барское довольство, самые неожиданные вещи.
Если последнее для него и было недосягаемо, то все же искать какой бы то ни было удачи можно было только там.
До сих пор Мотька насчитывал два-три случая неожиданного заработка, который дал ему город. Один раз приказчик какого-то магазина нанял его афишки раздать на улице. Другой раз его позвали в пароходе котлы чистить и заплатили за день работы полтинник. Еще однажды он три дня подряд работал с артелью обойщиков, которым нужен был подручный мальчуган.
Но все это были случаи, на повторение которых расчитывать не приходилось.
Между тем Мотьке нужно было именно теперь, сейчас же, найти способ систематического добывания денег, чтобы не пошли прахом все его мечты.
Он сидел на обрыве глинища, откуда брали глину для кирпичного завода Брандукова, разгоряченный летним солнцем, изливавшим свое сияние и на Кавалерку, и на панораму города, возвышавшуюся перед ним за обрывистыми пустырями и на синевшую за заводами ленту реки. Панорама города, которому стоило, казалось, лишь шелохнуться, чтобы превратить Мотьку в счастливейшее существо, особенно возбуждала его активность, дразнила его.
— Эх, люди! живут, и никто не подумает о том, что здесь — мука! Ничего им больше не надо, как только богатеть.
Но Мотька чувствует, что выручить его все-таки может только город. Он долго смотрит на очертания зданий, загромоздивших горизонт и впившихся в небо. Большие они, крепкие, тесные! Чудовищно богатые! Какая их уйма!
От голода у Мотьки, не евшего ничего и вчера вечером и сегодня утром, сохло во рту.
И вдруг ему пришла в голову мысль о том, как можно подступиться к городу и достать денег на учебники.
Он вспомнил о том, как добывают себе денег для похождений в городе мальчишки одной окраиной улицы, славящиеся озорством. Когда он ходит собирать угольные отбросы для печки, они занимаются тем, что на станции железной дороги воруют ломаные костыли, болты, брошенные гайки, носят все это в скобянные ряды рынка в город и продают там с пуда ломовщикам-скобейникам. На этом они зарабатывают мелочь, которой хватает для того, чтобы сходить в цирк, поиграть в карты и даже купить папирос и накуриться, подражая старшим.
Вот где действительно заработать можно, и босяки зарабатывают.
Но каждый огарок коптит по-своему. Они добывают деньги на баловство - Мотька будет добывать их себе для того, чтобы завести учебники. Найдена зацепка-выручка. Мотька знал, где находятся скобейные ряды, и как добыть денег.
Он живо вскочил на ноги.
Через полминуты он был дома. Он вытащил из кладовки у матери лежавший без дела грязный мешок из-под рыбы, и через минуту уже путешествовал с этим мешком сперва по проходившей от пристани мимо Кавалерки к городу дороге, потом на задворках станции, а затем забрался к докам.
Здесь он стал высматривать бросовый железный лом, подбирая его себе в мешок. Смотрел под ноги, по сторонам дороги, по местам ремонтных работ и овражкам, и каждый раз, находя какую-нибудь заржавелую скобу, остаток выброшенного замка, забытый костыль, или кусок подковы, чувствовал себя так, как-будто он все больше и больше богатеет. Занимался этим до полудня и не заметил, как пролетело время.
Через несколько часов, после того, как он вышел на свой промысел, он почувствовал, что его мешок сделался для него заметно тяжелым. Тогда загорелый, вспотевший, разгоряченный и усталый, но счастливо радующийся, как золотоискатель, открывший прииск, он направился с своей ношей на городской рынок в скобяные ряды.
Раза три ему пришлось остановиться,
