встречи с малышом.
Ах, как же возрадовался Всеслав, узнав о вести сей благословенной! На руки подхватил он жену свою милую и кружил её, прижимая к сердцу, как драгоценную хрупкую вазу.
От сладких речей его так светло на душе Глашеньки стало, что от пелены дурман-травы не осталось и следа.
Поселились в доме благодать, мир и трепетное ожидание. Теперь уж Глаша не бежала чуть свет к работе своей, а занялась более важными женскими делами: хозяйством, мужем, выполнением главного предназначения – дарения новой жизни. Усердно Богородице молилась, прося о помощи в родах да материнстве.
Впрочем, совсем оставить учениц и рукоделие ей не хотелося. Вот и навещала Глашенька день ото дня работушку, принося слово доброе, совет, что к месту нужен, да заботу материнскую, что начала в её душе светиться ясным пламенем.
5
Орлом летели месяцы. Вот пришёл срок родин. И дочку распрекрасную – Ладу ясноликую – родила Глашенька. Здоровенькую, крепкую на радость всем вокруг.
И полилися праздники заздравные да на счастье. Когда ж дом опустел, супруги погрузилися в тихую радость, светлую.
За суетою материнскою и не заметила Глашенька, что начал чахнуть суженый, день ото дня бледнеть. Силы его покинули, еле на ноги стал вставать. И в один день, тёмный, пасмурный, вовсе слёг богатырь.
Глафира затревожилась, послала к бабкам, лекарям. Только плечами лекари все пожимали. Что со Всеславом сделалось, им невдомёк.
Горючими слезами Глашенька заливалася, молитву Богородице творила каждый час. И в ночь, когда прошло три дня, забылась сном дурманящим. Тревожное видение явилось к ней тогда.
Из тьмы кромешной вышел к ней ужасный тот колдун лесной, в ладонях его теплился тлеющий уголёк.
Колдуна этого тёмного она боялась больше смерти и вновь в оцепенении от ужаса стояла чуть жива.
– Думала, девица красная, что ты меня покинула! – прохрипел ужасающий загробный голос тот. – Не денешься ты никуда! Вот она – жизнь его. Чуть теплится в ладошеньке. И стоит мне сдавить её, не будет муженька!
– Что тебе от меня надобно? – в слезах вскричала Глашенька. – Возьми ты всё добро нажитое, всё наше злато-серебро. Сколь скажешь, столько соберу, люди не откажут в помощи!
– На что мне злато-серебро? В силе живой нуждаюсь я. В твоей силе, Глашенька, что крепкой стала, мощною. Теперь уж прямого нет пути мне добраться до тебя. Отдай мне твои косыньки. Чрез них я буду живицей питаться от тебя. А не отдашь – не жить тогда ни мужу, ни Ладушке.
Расплакалась красавица. Не жаль ей было кос своих – знала, что всю силушку колдун с ними заберёт. Но жизнь мужа любимого и дитяти долгожданного дороже ей всей силушки были, света белого милей.
Колдун уж кинжал заговорённый в ладонь её вложил. И отошёл в стороночку.
Взор свой обратила Глашенька в небу ясному, молитву Богородице бессловно говоря. И вдруг, как будто с облачка, из ниоткуда голубь явился. В клюве его блестел комочек золотой.
К ладони свободной опустился он и положил нательный крест. Колдун стоял же ухмылялся, не видел он птенца.
Получив благословение, призвав все силы женские, превозмогая страх и ужас свой, приблизилась к врагу она. И махом косы русые кинжалом все обрезала. Повалились они на землю, к ногам колдуна. Он же поднять задумал их, к землице наклонился. Тут же со всей мощью русскою прижала Глаша к груди его нательный златой крест.
Свет ослепил очи Глашеньки. Лишь крик ужасный расслышала в конце своего сна.
Проснулась она с лёгкостью, спокойствием и стойкостью, уверенностью, что все невзгоды ей удастся побороть.
Пошла она к любимому. А он уж и с постели встал. Хоть ещё слаб, бледен был, да видно, что хворь чёрная уже с него сошла.
Возрадовалась женщина, на шею милому кинулась. Легонько обняла.
– Где ж твои косы, Глашенька? – воскликнул тут супруг.
– Что косы. Всё пустое это! Главное – ты здоров! Ты жив! Я вместе с тобой, рядом мы. А косы отрастут.
И стали жить счастливою и крепкою семьей. Растили свою Ладушку. Ещё детишек дал им Бог. С душой они работали и друг другу опорой были всегда, везде, во всём. Никакие силы тёмные не могли теперь вмешаться в их верную, преданную любовь.
Конец
Татьяна Юхнавец
Олеся
Во деревне белорусской тихонькой, во деревне Полюшке, деревеньке маленькой, жила-была семья благочестивая. Семья была добром, здоровьем, да уважением богатая. Почитал отец Апанас жену свою Паулину. Да и люди в деревеньке семью почетовали, проходя мимо дома добротного, в пояс кланялись.
Апанас и Паулина доченьку свою Олесю растили. Растили-пестовали, нарядами баловали. Не чаяли души муж с женой во Олесеньке, не могли счастью своему нарадоваться.
Но недолго счастье у хозяев благих на дворе задержалося – помер отец Апанас нежданно-негаданно. Помер отец, всё хозяйство на мать Паулину оставил: и курей, и свиней, и овец, и кобылу Маланку – кобылицу золотую. Помер отец, дочку маленькую сиротинушкой покинул.
Причитала мать, плакала. Плакала, слезами заливалася:
– Ой, ты, муж мой, муженёк Апанасик, на кого ж ты меня покинул?! Муж мой – свет очей моих, на кого меня покинул-оставил, не стерплю я! Не стерплю, да и с тобой во могилушку залягу.
Не слегла Паулина во могилушку мужнину, а слегла на полатях, горюшко слезами заливаючи. Потускнели глаза материны, поседели волосы, да покрыло лицо женское паутинка морщин разносетчатая.
Всю работу домашнюю дочь Олеся на себя взяла, на плечи свои маленькие-худенькие навалила. Не играла с детьми деревенскими, не веселилася, да людей совсем чуралася. Матери девочка обед варила, простыни набело выстирывала, и курей, и свиней кормила.
Когда дела дворовые дочиста доводила, переплетала косы свои русые, узлом крепким перевязывала, на кобылу Маланку садилася, да по полю пшеничному носилася. Носилася, ветерок белорусский догоняла, облакам платком цветастым махала, с солнышком, за рощу берёзовую уходящему, прощалася.
Год прошёл, второй, который минул… Стала Олеся девицей на выданье. Всех подруг уже разобрали, а её не брали. Строгою Олесю в деревне величали. Всё за матерью девица присматривала, во дворе правила.
Выхаживала дочка мать родную, да и не заметила, как большухой стала. Осталася Олеся без мужа да без детей, ибо и отцом, и матерью, и мужем, и сестрой своей матери нареклася. Косы с каждым годом себе всё туже плела, на улыбку добрым молодцам скупилася, от людей отвернулася.
Только видели её за работой, да в полях вечерних на кобылице лихой
