и демонстрируя друг другу подаренное; поедание салатов и взрывание петард во дворе под завывание сигнализаций, крики и смех. Вета, глядя на них в такие моменты, всегда думала, что они будут с теплотой вспоминать об этом всю жизнь, может быть, расскажут своим детям, какие у них были традиции, и станут делать так же — для их будущих воспоминаний. У неё на глазах творилась история.
— Можешь посидеть с Мариком? — спросила Ида. — Мне надо бежать в аптеку, потом в магазин. Зайду ненадолго домой, потом на работу, но к этому времени вернётся из школы Регина, она зайдёт за ним.
— Конечно, без проблем, — улыбнулась Вета. — Спасибо за оладьи.
Ида убежала. Несмотря на хромоту, которая не давала ей бегать, всё равно создавалось впечатление, что она словно вихрь моментально уносится делать следующее дело, едва завершив предыдущее. Такая уж она была.
Не успела Вета умять все оладьи, как пришёл Марик с огромной книжкой. Забрался на стул, открыл её и стал разглядывать картинки.
— Тетя Вета, а ты знаешь, что такое комбайн?
— Конечно, это машина, которая собирает урожай на полях. Знаешь, у меня есть очень интересная книжка из моего детства, там много чего объясняется. Называется «Почемучка».
Вета принесла книгу в белой обложке, с подклеенным корешком, и они вместе стали её читать. Вета обожала сидеть с Мариком и не замечала, как летит время. Ему было интересно всё, он задавал кучу вопросов, морщил лоб, пытаясь постичь что-то, связать разные сложные понятия в своей светловолосой головёнке. Вета всегда чувствовала себя такой важной рядом с ним, ей нравилось проверять свои знания и то, как она может сформулировать то или иное понятие и суметь доходчиво объяснить их ребёнку, интерпретировать для детского ума.
Марик болтал ногами, сидя на высоком стуле, и ел суп, громко стуча ложкой о тарелку. Его прямые, как тонкая соломка волосы немного отросли и словно светлые перышки торчали над ушами и макушкой. Зашла Регина.
— Сейчас он доест, и пойдете, — сказала Вета. — Как дела?
— Да так… нормально.
Регина потупила глаза. Было видно, что она хочет о чём-то сказать, но не уверена, стоит ли. Она стала перебирать ветины браслеты, лежащие в блюдце на комоде. Вета не торопила и не вытягивала из нее ничего.
— С подружкой поссорились немного. Мы дружим с первого класса, понимаем друг друга, всё хорошо. Но стоит кому-то оказаться рядом, она будто стыдится меня, начинает посмеиваться надо мной вместе со всеми.
— Что сказать… взросление — самый тяжёлый процесс. Его нужно просто пережить, так будет не всегда. Понимаю, это сейчас мало утешает.
А подружке можешь сказать, что люди становятся друзьями потому, что принимают друг друга такими, какие они есть, что им хорошо вместе и они ничего не хотят менять, знают друг друга как облупленных, знают страхи, комплексы и слабые стороны друг друга, и никогда не будут смеяться над ними и бить в больное место, иначе это уже не дружба. Возможно, она не понимает этого и задумается над твоими словами. Чаще всего нужно попробовать сказать человеку самое простое, самое очевидное, как есть — большинство из нас просто не задумывается о чувствах других, и если обратить на это её внимание, вполне возможно, что она учтёт это и не будет так делать.
Вета всегда переживала, что скажет что-нибудь не то, что Регина своим полудетским умом поймёт её неправильно и будет ещё хуже. Про себя она подумала, что у её подруги, возможно, сильно развит стадный инстинкт, и ей проще посмеяться над девочкой, над которой все смеются, чем встать на её сторону, иначе она тоже окажется изгоем. Возможно, она просто трусиха или не уверена в себе, и у неё тоже куча проблем, вот и жмётся к толпе. Но вслух Вета этого, конечно же, не сказала. Ох уж этот жестокий мир подростков.
— Спасибо, так и скажу, — улыбнулась Регина из-под чёлки. Она занавешивалась волосами, ходила, ссутулившись, и Вете грустно было наблюдать это. Иногда она раскрывалась, и Вета подозревала, что бывает это в редких случаях — только в кругу семьи и самых близких людей, которым она доверяет. В остальное время — настороженный волчонок, таящийся и закрытый. Когда они распаковывали подарки на новый год, она радостно смеялась, нацепляла на себя заколки в виде звёздочек, мазала блёстки на щёки, брызгалась духами, блаженно прикрывая глаза. Прыгала и кружилась вместе с Мариком. И Вета понимала — ей ещё очень много стоит передумать, пройти, проработать, прежде чем она сможет ужиться с самой собой и привести всё это в баланс. Длинный-длинный путь, который она должна пройти сама, и ничем тут не поможешь. Только быть рядом и слушать. Регине совершенно нечего было стесняться, у нее не то что не было явных недостатков, — очков, брекетов или прыщей, — она была потрясающе красива. Гладкая кожа, аккуратный нос, чуть пухлые губы, а глаза — миндалевидные, с длиннющими ресницами, ярко-голубые, в них можно было утонуть. Но она будто бы не видела своей красоты. Дело было не во внешности. Человек может быть красив и прекрасно сложен, но всё равно выищет недостаток и будет несчастен из-за него. Потому что ум всегда ищет причину и проблему, и всегда находит её, хоть в чём-то. С этим нужно было работать изнутри, но Вета не спешила лезть ей в душу и ждала, когда она перерастёт это. А если нет, тогда можно будет что-то посоветовать.
Вообще Вета не любила советы. Никогда не знаешь, чем обернутся твои слова в чужой голове — спасителем или уродливым монстром, помогут ли они или сделают ещё хуже, будучи не понятыми правильно и искажёнными чужим умом, пропущенные через фильтры чужой психики и опыта. Но иногда она чувствовала, что обязана что-то сказать, иначе человеку будет ещё грустнее от того, что на его слова просто безразлично промолчали. Регине нельзя помочь, заставляя её относиться к себе по-другому. С ней просто надо общаться, просто по-человечески разговаривать, чтобы она открывалась иногда. Она должна чувствовать, что её принимают, что она имеет право на существование. И ни в коем случае не лезть в душу насильно, это самое противное.
Дети ушли домой, и Вета снова села за вязание. Чтобы выбрать цвет, ей нужно было просто уставиться в одну точку и расфокусировать зрение. Тогда появлялись смутные образы, арабески мыслей, полувоспоминаний. Она переносилась куда-то, чувствовала ароматы, свет, тени, обстановку. То ли это чужая память, то ли фантазии — невозможно было понять. Сны и фантазии всегда оставались одной
