В свои неполные двенадцать лет Вовка и Лешка знали все — ну почти все, — что можно было раскопать в библиотеках, о средиземноморских морских пиратах — Харуджи-носильщике, Эль-Хаджи Гус-сейне, Хеир-Эддине Барбароссе, разбойниках с Альпухаррасских гор… Они могли часами рассказывать друг другу о подвигах адмирала и дожа Андреа Дориа, наводившего в свое время ужас на средиземноморских пиратов и ставшего впоследствии правителем генуэзской республики.
Вовка и Лешка в свое время открыли глаза учительнице литературы на то, что знаменитая сказка о золотом петушке Александра Сергеевича Пушкина — не что иное, как переложение легенды о башне Кудиат-эль-Сабун. Почти целый урок разрешила "литра" двум знатокам рассказывать классу о том, как алжирский правитель Эль-Ходжи-Мухими по совету своего астролога воздвиг высокую башню, материал для постройки которой привозили за дорогую цену из Египта. К каждому окну той башни была приделана бронзовая доска с искусно вырезанными из дерева отрядами пеших и конных воинов. Подле каждой доски лежало небольпюе копье, испещренное халдейскими письменами. А на куполе возвышался флюгер из чистого серебра, на котором был водружен всадник с копьем в руке. Флюгер этот был неподвластен силе ветра, но силой волшебства поворачивался в ту сторону, откуда угрожала опасность.
А на уроке истории Вовка с Лешкой, пользуясь случаем, прочли целую лекцию о герцоге Нижней Лотарингии, одном из предводителей первого крестового похода на Восток и первом правителе Иерусалимского королевства Готфриде Бульонском.
В общем, благодаря своему интересу и своим познаниям Вовка и Лешка в школе пользовались некоторой известностью. Им, конечно, было далеко до иных, прославившихся, например, своими хулиганскими выходками или достижениями в области спорта, но они особо и не стремились выделиться, чтобы не прослыть за безнадежных ботанов.
Однако изучение истории морских разбойников Средиземноморья никак не могло помочь ребятам попасть в милость к преподавательнице математики, а потому на ее урок Вовка и Лешка не спешили, "влача свое жалкое существование", как написал кто-то из их одноклассников в сочинении, по пролетам школьной лестницы. Но как ни оттягивали они начало нелюбимого урока, школьный звонок прогремел как набат, и в класс, мгновенно срезав своим появлением веселый гомон, вошла преподавательница математики Горошина.
Прозвали ее так за то, что она ставила в журнале вместо двоек жирные точки, похожие на горошинки. Точки эти позже, в зависимости от настроения учительницы и стараний самих учеников, превращались в двойки, тройки, изредка в четверки, но пятерки обладателям "горошин" уж точно не светили.
Горошина прошла на свое место и разрешила классу сесть. Притихшие семиклассники смотрели на учительницу, ожидая от нее подвоха в виде подробного разбора домашних заданий или какой-нибудь, упаси Боже, контрольной.
Математичка объявила, что сегодня они будут разбирать несколько уравнений, и углубилась в изучение расставленных ею в классном журнале точек.
Это означало, что удар примет на себя один мученик, и класс затаил дыхание, пытаясь угадать — кто же им станет. Горошина вызвала к доске щуплого ушастого очкарика и учинила ему допрос с пристрастием. Поскольку Кащей — очкарик был известен в классе исключительно под этим именем — в математике волок, разговор обещал не кончиться на третьей минуте очередной горошиной в журнале, а затянуться как минимум на четверть часа.
Толкнув Лешку коленом, Вовка аккуратно, стараясь не слишком наклонять левое плечо, достал из портфеля "Алжирский клинок" и раскрыл на первом попавшемся месте. Сдвинув тетради к краю парты и взяв шариковые авторучки, друзья нахмурились, будто пытались собственными силами расколоть орешек знаний в виде очередного математического уравнения-троглодита, и углубились в чтение.
"…Начальник гарнизона Сфорца Паловеччини, уже облаченный в кирасу, с широким турецким кинжалом, заткнутым за красный шелковый пояс, в очередной раз взошел на бастион Сан-Сальваторе и взглянул вниз. Справа от города Рефимно уже тянулись к крепости небольшие отряды местных ополченцев, хорошо знающих, что от пиратов не приходится ждать пощады. Вдоль всей западной стены канониры с зажженными фитилями ждали приказа Паловеччини, чтобы открыть огонь по приближающимся галерам. Две башни— Сан-Сальваторе и Сан-Люка охватывали нападающих с флангов, и нужно было быть отличным головорезом, чтобы лезть в эти клещи.
Сфорца еще раз направил на пляшущие на волнах галеры подзорную трубу. Теперь уже отчетливо можно было разглядеть загорелых дочерна, заросших диким волосом пиратов, а на одной из галер их предводителя, выделяющегося из общей толпы оборванцев, вооруженных кто во что горазд, своим расшитым золотыми нитями шелковым халатом, чалмой, украшенной крупным рубином, и саблей, эфес которой сверкал на солнце, переливаясь всеми цветами радуги.
Опытный глаз Паловеччини заметил характерный блеск этого свечения, и про себя начальник гарнизона отметил— столь крупных бриллиантов, способных испускать сильное сияние, найдется немного.
Галеры, разрезая носами белые барашки волн, двигались все быстрее. Паловеччини стало ясно: готовится атака. Казалось, он даже слышал, как, рассекая воздух, бичи надсмотрщиков опускаются со свистом на голые, покрытые потом плечи гребцов-кандальников и, все убыстряя темп, стучит по огромному кожаному барабану главный надсмотрщик.
С вершины башни Паловеччини посмотрел вниз. Подниматься на этот отвесный утес мог решиться разве что сумасшедший или обкурившийся гашишем отряд. Зато левее— там, где усеянный каменными обломками, заросший зеленой травой в мелкий желтый цветочек открывался более пологий склон, место для атаки было вполне приемлемым. Тем более что с этой стороны находились небольшие, слабо укрепленные ворота, предназначенные для выхода из крепости войск. Если пираты первым делом ринутся сюда, значит, направляет их человек, который когда-то был в Фортецце и знает об этих воротах. Лазутчик? Если алжирцы выгрузят с галеры таран, то… Но тут Паловеччини суеверно отогнал от себя эту мысль, будто боясь, что каким-то мистическим образом ее перехватит предводитель пиратов.
— Да поможет нам Господь! — пробормотал себе под нос начальник гарнизона и надвинул шлем на лоб.
Пять львов святого Марка, двадцать шесть крестов— символов самых известных венецианских фамилий, охраняли Фортеццу от превратностей судьбы. Но сейчас каждый, кто находился в крепости, понимал: судьба его зависит от его собственных рук, от его меткости, храбрости и умения обращаться с холодным и огнестрельным оружием.
Паловеччини приказал выдвинуть пушки с картечью в амбразуры и приготовиться к стрельбе. Команда, передаваемая из уст в уста, понеслась вдоль стены, и канониры пришли в движение. Огоньки их запалов, почти невидимые в воздухе, пронизанном солнечным светом, медленно, будто во сне, приближались к…"
— Казаков! Казаков! Я к тебе обращаюсь! — услышал Вовка настойчивый голос Горошины, инстинктивно захлопнул книгу и зажал ее между коленями. — Так о чем мы только что говорили, а, Казаков?
