за вестготами в Риме побывали вандалы. То, что они там содеяли за свое четырнадцатидневное пребывание, навечно сделало имя этого германского племени нарицательным в горестных рассказах об уничтожении художественных и исторических памятников.
Итак, история средневековой Европы началась с вандализма, с постыдного надругательства над культурой, которой она приходила на смену. Но в таком начале не было ничего необычного.
Не говоря уже о древних царствах Двуречья, сменявших ДРУГ друга в самых ожесточенных битвах, причем победители обычно разрушали до основания храмы, крепости и города побежденных, начало собственно римской эры в истории античного мира было ознаменовано самым постыдным погромом. Цветущий город Коринф, один из главных центров греческой культуры, был буквально стерт с лица земли солдатами римского консула Муммия, «достойного» предшественника варварского короля Гейзериха, разгромившего со своими вандалами Рим, или же Аляриха, кроме Рима разорившего Афины и тот же Коринф.
Вот что случалось в Европе до вандалов. Нам известно, что и после них памятники культуры не раз подвергались в ней самому жестокому разорению. Причем, что особенно страшно, вплоть до наших дней!…
…Средневековое искусство Западной Европы - это и продолжение, и антитезис античного искусства. И вместе с тем - взмах крыльев в художественном творчестве человечества, радующий и покоряющий нас своей самобытной мощью.
Как же родилась эта мощь, как развилась и достигла своего предельного выражения? Где истоки ее и первые проявления?
Вначале (вспомним слова Гоголя) был хаос.
Хаос - в социальном устройстве, в мироощущении и, значит, в культуре, восходивший к тем временам, когда в государственной машине империи рабство изжило себя как фундамент социальной системы, но новый фундамент еще не был создан; ко временам, когда восторжествовавшее христианство воинственно отвергло те идеалы, которые воодушевляли античное искусство: радость земного бытия, чувственное, любовное восприятие реального мира и, значит, его правдивое изображение, а главное, изображение человека во всей его мощи и славе, человека, осознавшего себя прекраснейшим увенчанием природы; ко временам, когда некогда чудесное равновесие между духом и телом было нарушено в пользу первого в человеческом образе, творимом искусством, и было покончено с плавной округлостью форм, гармонической стройностью человеческой фигуры, изяществом композиции, мягкостью моделировки; ко временам, когда ужас перед неразгаданными силами природы, некогда улетучившийся в сиянии древней Эллады (провозгласившей устами одного из своих величайших поэтов, что «много в природе дивных сил, но сильней человека нет»), вновь на закате античной цивилизации пробудился в сознании человека, вселив в его душу тревогу и гнетущие сомнения.
Своим вторжением варвары довели до крайности смятение и хаос в разлагавшемся античном обществе. Они тучами шли с Востока. То было великое переселение народов: в распаде первобытнообщинного строя и при все нарастающем развитии производства множество племен, особенно скотоводческих, пришло в движение, захватывая новые земли в поисках новых просторов и новых оборонительных рубежей. Людские толпы покрывали в самые короткие сроки сотни и тысячи километров, одно племя теснило другое, которое в свою очередь теснило соседнее, мешавшее его движению. В этом водовороте гибли и возникали недолговечные государства, в смешении племен нарождались новые народы, новые культуры. Тесня на запад готские и сарматские племена, гунны ворвались в причерноморские степи, и тогда вместе с гуннами, опережая их или сливаясь с ними, весь мир кочевников, неуемный мир бескрайних степей, обрушился на те земли, где издавна царил «римский порядок». Гунны, дававшие импульс новому завоевательному потоку, все сметали на своем пути, не делая различия между римлянами и варварами: вытаптывали своей конницей засеянные поля, вырубали сады, сжигали города и убивали их жителей.
Недаром «божьим бичом» был прозван царь гуннов Аттила не раз побеждавший римские легионы.
Однако в 451 г. римляне в союзе с варварами - франками, вестготами и бургундами - остановили Аттилу. Это случилось на Каталунасской равнине близ города Труа (Франция). Более двухсот тысяч воинов пало с обеих сторон. «Завязывается битва - жестокая и повсеместная, ужасная, отчаянная… - писал в следующем веке про эту бойню готский историк. - Если верить рассказам стариков, протекавший… в низких берегах ручей широко разлился от крови, струившейся из ран сраженных».
Могущество гуннов было подорвано.
Аттила умер два года спустя. Его тело было положено в три гроба: золотой, серебряный и железный - причем пленники, делавшие гробы, были умерщвлены.
Гуннская держава распалась со смертью Аттилы.
Гунны! Аттила! Сколько страшных воспоминаний связано для Европы с этим, по-видимому, тюркоязычным племенем и его грозным вождем.
Говорили, что там, где пронесся конь Аттилы, траве уже не расти. Но конкретнее такие его слова: «Пусть же с римлянами будет то, чего они мне желают!»
То была борьба не на жизнь, а на смерть. Но что все же, кроме насилия и ужаса, несли гунны в Европу, только ли ржанием степных коней да победными кликами среди горящих развалин славили они крушение античной цивилизации?
В Монголии, откуда гунны двинулись в свои грабительские походы, к северу от Улан-Батора, наш соотечественник, известный путешественник и исследователь Центральной Азии П. К. Козлов (некогда сподвижник Пржевальского) раскопал в 1924 - 1925 гг. в урочище Ноин-Ула богатейшие погребения гуннской знати, относящиеся к самому началу нашей эры. В них были обнаружены великолепные ковры, по-видимому местного производства, с предельно выразительными сценами борьбы фантастических зверей (напоминающие по стилю знаменитые ныне шедевры скифских Пазырыкских курганов на Алтае), ткани с изображениями всадников, зонты, лакированные ложечки.
В других гуннских курганах того же времени на реке Судже, вблизи Кяхты (Бурят-Монгольская АССР), раскопанных в конце двадцатых годов, были найдены остатки шелковых тканей, лакированных чашечек, бронзовых зеркал, изделий из белого нефрита. Предметы роскоши были получены Уннскими вождями, по-видимому, в качестве дани.
Всадники. Деталь ковра из урочища Ноин-Ула.
II в.
А о том, как жила гуннская знать в пору своего наивысшего могущества, мы можем судить по впечатлениям зоркого византийского дипломата и историка Приска Панийского, посетившего Аттилу в его ставке на Дунае.
«Скамьи, - пишет он, - стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесками, для красы, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных».
Для красы! Как характерно и как знаменательно это замечание просвещенного византийца, не раз встречающееся в его рассказе.
«На другой день, - пишет он далее, - я пошел ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя ее Крека… Внутри ограды было много домов;
