что только возможно, и не понимал странности ее взгляда.Он целовал ее холодные руки в машине, галантно не покушаясь на все остальное, а она чувствовала, как это его «ВСЕ» ложится на ее плечи непомерным грузом.
Как-то утром, столкнувшись лицом к лицу с веткой цветущей сирени, она наполнила себя дурманящим ароматом и сразу поняла, чего ей не достает. Свободы. Крошечной, невесомой свободы. Той,:которая незаметно ушла из ее жизни, уступив место всему остальному.
Она встретилась с ним, и может быть впервые в жизни приняв самостоятельное решение, сказала слово «нет»– слово, после которого не подают апелляций. Пронзила жалость от его растерянного, непонимающего взгляда. Спиной она чувствовала, как весь огромный мир, может быть справедливо, осуждает ее. Но никогда еще дорога домой не была такой короткой, а небо таким голубым. Забыв, что дома ее ждет коробка дорогущих конфет, она грызла плитку дешевого шоколада и думала о том, что нелюбовь порой так же спасает людей, как и любовь.
Метро, от которого она в последнее время почти отвыкла, показалось радостным, как рождественский улей. Она летела по эскалатору не чуя ног и, споткнувшись, почти упала в объятия невысокого молодого человека. «Серьезней надо быть, девушка! Осмотрительней!»– его глаза смеялись.Ее тоже. Он не спросил ее телефона, а она была рада этому, потому что знала, что таких встреч будет еще много, и она сама решит, в какую из них окунуться с головой.
МУСИНО ГОРЕ
У бабы Муси пропала коза Рогатка. Сгинула бесследно, только торчащий в земле колышек и остался. Увидела этот колышек баба Муся и охнула, и там же на траву и села. Так бы и сидела, если бы соседские бабы не отвели ее в избу, не отпоили, да не попричитали бы вместе с ней о Рогаткиной злой доле.Коза то была мировая.Сколько младенцев своим молоком выпоила, сколько замерзающих пуховыми рукавицами согрела – не сосчитать.Д аи мудрая была коза, путевая, с бабой Мусей практически одних лет. Мусе в то лето восемьдесят семь стукнуло, да и козе, в пересчете на человеческие года, не меньше.Уж и не помнила толком деревня, когда эта коза у Муси появилась. Привыкли все давно к сухонькой фигурке в цветастом платке, идущей с Рогаткой своей утром в поле, а вечером обратно. Или у дома на лавке баба Муся вяжет, а рядом Рогатка ее пасется. А уж характер был у козы лютый, бабы говорили. Чуть не увернешься, тут же рогами и получишь. За то и Рогаткой прозвали.
Одну бабу Мусю коза и уважала, потому что та сама ее уважением не обделяла- и чесала ее, и подслащенной картошкой лакомила. А больше разговаривала. Бывало целый вечер просидят- баба Муся слово и коза ей в ответ «М-е-е-е». Так и жили.
Жили то жили, да вот один колышек и остался.»Сожрали твою козу, бабка»– говорили мужики «Городские, вон, голодные, вот и сожрали. У них там, знаешь, почем мясо? Или может волки. Что люди, что волки, один бес!»
А сосед Юрка успокаивал: «Да не тоскуй ты, баб Мусь, подумаешь – коза! Да хочешь я тебе козленка в городе куплю? Тоже Рогатым назовешь!»
«Эх, Юрка»– вздыхала баба Муся- « Вырос то ты вырос, а ума не нажил. У меня ж на целом свете кроме нее никого не было. Ты вот жену свою ни на кого не променяешь, а мне козленка… Эх..»
С той поры баба Муся как то вся сникла. И живость ее природная вместе с козой куда-то сгинула. «Помирать Муся собралась»– шептали в деревне. Мужики даже соседний лесок прочесали, но никаких следов пропащей не нашли. Три недели минуло, и все окончательно надеяться перестали. А баба Муся в своем опустевшем доме словно сама себя и заперла. Выйдет во двор, сделает тихо чего-нибудь по хозяйству, и снова в избу. Так и встретила первые дни сентября, дождливые и неожиданно холодные.
В одно такое мокрое утро отправилась баба Муся с ведром к колодцу за водой, да вдруг как запричитает. Соседка Анна, Юркина жена, услышала и сразу к ней. Выбежала и обомлела:баба Муся у колодца на земле сидит, да с чудищем каким-то обнимается. Это уже после, когда пригляделись да услышали знакомое «М-е-е-е», поняли все, сто пропащая вернулась. Грязная, с веревкой на шее и сломанным рогом – видимо характер свой где-то проявила. Долго баба Муся ее пытала: «Скажи, гуленая, где шлялась», но только п так никто и не узнал, по каким местам козу ноги носили.
А по деревне снова шептаться стали, что , мол, вернулась Рогатка с бабой Мусей век свой доживать.
ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН
Она постарела. Как-то вдруг увидев свое отражение в зеркале, сразу это поняла. Размытое полукружье губ, пара усталых глаз – а впрочем, для этого и признаки никакие не нужны. Просто не стало чего-то внутри, чего-то смелого, отчаянного, основного…А когда это уходит, на смену ему является покой, не приносящий радости – старость.
Для обычной женщины в большинстве случаев этот период жизни сдабривается , как правило, обильной порцией приправ:долгожданным отдыхом, всесторонним почетом,любовью детей-внуков и пенсионными льготами.Но так ведь это для обычной.Актрисы же совсем другое дело.Стареющая актриса – это трагедия, катастрофа, конец света, это бесчеловечно, наконец. Она всегда сама жалела увядших, как ненужные розы актрис, и вдруг сама превратилась в одну из них. Старость накатила внезапно, как приступ тошноты, заполнила собой тело и мысли, не оставив выбора.Она впиталась в ее кровь точно так же, как раньше впитывалось молодое вино жизни. И все, все вокруг ежеминутно напоминало о ней. Все- ее имя, почти не мелькавшее в списках занятых в постановках актеров, ее афиши, свернутые в грязные рулоны и всеми забытые, разом прекратившиеся приглашения на фестивали и светские рауты, сочувствующее, виноватое лицо гримерши и еще смех. Звонкий, сверкающий смех молодых актрис. Тех, у которых все еще было впереди. Новые роли, успех, слава, поклонение зрителей и…старость, которая придет незаметно, словно на цыпочках.
Когда-то она тоже была такой- яркой, талантливой, многообещающей. Она тогда влюбилась в театр такой-же яркой и многообещающей любовью, а он ответил ей с такой страстью, в тени которой все мужчины мгновенно лишились права на существование.Он бросил к ее ногам весь мир, все цветы, все аплодисменты, все самые несбыточные мечты. И она, как юная девственница, вручила ему свои тело и душу, клянясь в вечной любви. Блажен тот, кто не вкусил сладостного и
