твоя глупая алчность. Конечно, старик Марайский не возьмет меня теперь к себе в институт!
— Почему, Геночка?
— Потому… потому что ему не нужен супруг скупщицы краденого!
«Карьерочка» снова вспыхнула, хотела ответить мужу такой же резкостью, но вдруг всхлипнула и промолчала.
А что, собственно, она могла ему сказать?!
ОСВЕЖИЛСЯ!
Некто Семен Никифорович Васильков, финансовый работник, симпатичный блондин средних лет, зашел вечером в ресторан при вокзале энской железной дороги с твердым намерением выпить чего-нибудь прохладительного.
В ресторанном зале оказалось немного посетителей, и Васильков тотчас же нашел свободный столик под могучим фикусом в кадке. На одном из широких жестких листьев фикуса перочинным ножичком было старательно вырезано: «Здесь отдохнул на 21 руб. 85 коп. Б. П. Муксуков. С зятем». Финансовый работник осмотрел мемориальный фикусовый лист, неодобрительно покачал головой и заказал шустрой официантке бутылку экспортного чешского пива.
Но тут внимание его привлек столик в углу зала, за которым бушевала основательно подгулявшая мужская компания. Василькова, однако, заинтересовала не вся компания гуляк, а лишь один из собутыльников. Это был грузный мужчина, бритый, с крупным носом, с вельможными мешками под глазами, глядящими властно и несколько презрительно. Не то оживший «екатерининский орел», если смотреть в профиль, не то лихой начальник районной пожарной инспекции, если взглянуть анфас. Он был пьянее всех. Лицо его показалось Василькову удивительно знакомым. Но где же, где он видел эту властную, носатую физиономию?
Подвыпивший «екатерининской орел» тяжело поднялся со своего стула, постоял, качнулся, но удачно попав рукой в блюдо с салатом на столе, удержался на ногах.
Он брезгливо вытер запачканную майонезом руку, свернул салфетку, аккуратно положил ее на лысую голову своего соседа справа и с гусарской лихостью поднял рюмку, намереваясь произнести тост. Однако соседу справа, ушастому, толстощекому крепышу с красным лицом, непостижимым, как самоварное отражение, по-видимому, не понравилось такое бесцеремонное обращение с его лысиной. Он сбросил салфетку на пол и, ухватив «орла» за шиворот, заставил его сесть.
И в это мгновение Васильков вспомнил, где он видел и почему хорошо знает человека с орлиным носом и властными глазами. Это же киноартист — известный, любимый Виктор Догадов!
Васильков любил отечественную кинематографию. Он принадлежал к числу тех бескорыстных и верных ее адептов, которые не пропускают ни одного нового фильма, знают наперечет всех артистов кино и способны часами говорить о достоинствах и недостатках их игры. Виктор Догадов был его давним любимцем.
Увидав своего кумира в столь жалком виде. Васильков был поражен и обескуражен предельно. Да и все окружение знаменитого артиста производило крайне неприятное впечатление. Какие то явные нарушители финансовой дисциплины, пропивающие свои нечистые сотни! Как в эту темную компанию мог угодить такой человек, как Виктор Догадов!
Между тем за столиком в углу уже началась пьяная драка. С ужасом Семен Никифорович заметил, что его кумир терпит урон и вот-вот будет повержен в прах. Какая-то непреодолимая сила подняла тихого, маленького Василькова со стула.
Как удалось ему вырвать артиста из грубых рук его собутыльников, я описывать не стану. Скажу лишь, что в пылу малопонятных для обеих сторон объяснений финансового работника раза два-три урезали той же роковой салфеткой по голове. Кроме того, с него потребовали выкуп — пять рублей сорок копеек: на эту сумму его кумир якобы наел и напил за чужим столом. Не колеблясь ни секунды, Васильков достал из бумажника заветную десятку, сунул сдачу без проверки в карман и, схватив за руку совсем ослабевшего Догадова, поволок его за собой к выходу. Только очутившись на вокзальной площади. Васильков перевел дух. Знаменитый киноартист тоже как будто пришел в себя.
— Я вас доставлю домой, — сказал ему Васильков, — вы ослабли и своим ходом, извините за откровенность, вряд ли доберетесь! Где вы живете?
— В космосе! — с трудом произнес Виктор Догадов и показал рукой на небо, куда-то в район Большой Медведицы.
«Отвезу его к себе! — подумал Семен Никифорович. — Хорошо, что Клава на даче. Пусть проспится, а тогда уж я поговорю с ним о его некрасивом поведении. Прочту ему нотацию как рядовой зритель!»
…Трудно трезвому человеку находиться в обществе пьяного, ох, трудно! Желания и намерения пьяного и трезвого, как две параллельные линии, никак не могут пересечься в одной решающей согласительной точке. Сначала Васильков хотел везти артиста к себе домой в метро, но Догадов воспротивился. Потом попробовал усадить его в троллейбус — тоже не получилось: артист вильнул в сторону и в вагон не пошел. Тогда Семен Никифорович решил потратиться на такси, но запихнуть киноартиста в машину не удалось: тот стал брыкаться и кричать дурным голосом. Пришлось идти пешком. Неожиданно Догадов сам остановил проезжавшее мимо такси и первый залез в машину. Васильков быстро сел рядом с ним и назвал водителю свой адрес. Поехали. Оконные стекла в машине были спущены, шаловливый ночной ветерок мило путал волосы и приятно холодил щеки, лаская и успокаивая нервно-сосудистую систему.
По тротуарам густой толпой шагали пешеходы. Наверное, многие из них спешили в кинотеатры, яркие рекламные огни которых притягивали их к себе, как магниты сверхъестественной силы. И, наверное, в одном из кино шел фильм с участием Виктора Догадова.
Васильков посмотрел на своего спутника, и ему стало так досадно, что он не выдержал и сказал:
— Нехорошо, товарищ Догадов. Эти люди там, в ресторане, вам, конечно, нагрубили, но согласитесь сами, что и ваше поведение оставляет, так сказать, желать лучшего. Вы, так сказать, мастер кино, образец, так сказать. И вдруг… такие фортеля, извините за откровенность!
Странная, хитрая ухмылка мелькнула в вельможных глазах мастера кино. Василькову сразу стало нехорошо от этой не подходящей к случаю ухмылки.
— А я, браток, вовсе не Догадов! Мое фамилие — Тушин, Иван Терентьевич, очень рад был познакомиться, — сказал незнакомец с трудом, — говорят, похожи мы с этим артистом. Только у него… носяра покороче. И ростом он пониже!
— Позвольте! — пролепетал потрясенный Васильков. — Как же так?!. Зачем же я тогда… так сказать… вас спасал?!
Мнимый Догадов в ответ икнул, потом взял Василькова за уши, как берут любимых собак, привлек к себе и влепил ему сочный благоуханный поцелуй в уста.
— Ты, браток, хороший парень! — сказал он с пьяной откровенностью. — Ты меня выручил, спасибо тебе. Те дураки меня тоже сначала приняли за этого… за артиста. Стали угощать. А я мужик не промах, молчу, не признаюсь… Мне что! Мне наплевать.
— Водитель! — обморочным голосом завопил Семен Никифорович. — Остановите
