и избавляется от новобранцев, не соответствующих этому уровню. К тому же, спрос на кавалерию для фронта исчерпан, так что они, вероятно, останутся в Колчестере[22] навсегда. Еще один темный дождливый день. Над головой пролетел аэроплан.
5 января, вторник.
Сегодня утром я получила письмо от Нессы[23], в котором она называет миссис Уотерлоу немецкой hausfrau[24] и советует нам не платить ей ни пенни. «Чистота — это фетиш, которому не следует поклоняться», — пишет она. Конечно, никто из нас не фетишист; полагаю, миссис У. просто смахнула тряпкой пыль пару раз и слегка прошлась под кроватями. Представляю, сколькими находками она поделилась с мужем, сидя рядом и покуривая над его философией, и как проклинала эту ужасную шлюху Вирджинию Вулф. В то же время для слуг это дело чести — войти в грязный дом и заставить его сверкать чистотой. Но хватит о Уотерлоу и их помойных ведрах. Мы работали, как обычно, и, как обычно, шел дождь. После обеда мы дышали свежим воздухом в Олд-Дир-парке[25], отметили соломенной линией, насколько высоко поднялась река, и увидели, что огромное дерево упало поперек бечевника[26], расплющив перила. Вчера были замечены три тела, плывущие вниз по течению в Теддингтон[27]. Может ли погода подтолкнуть к самоубийству? В «Times» есть странная статья о железнодорожной аварии[28], в которой говорится, что война научила нас должному уважению к человеческой жизни. Я всегда понимала, что мы ценим ее абсурдно высоко, но и предположить не могла, что «Times» это озвучит. Л. отправился в Хампстед[29] читать первую лекцию для Женской гильдии[30]. Он, казалось, совсем не нервничал, и в данный момент уже выступает. Мы склонны считать, что старый мистер Дэвис[31] умирает, но мне кажется, что, несмотря на желание умереть, он будет сопротивляться еще долгие годы, ведь Маргарет[32] оберегает его от тяжелой работы. Я купила рыбу и мясо на Хай-стрит[33] — унизительное, но довольно забавное занятие. Мне не нравится наблюдать за тем, как женщины ходят по магазинам. Они относятся к этому так серьезно. Потом я взяла талон в библиотеку и увидела всех этих потрепанных клерков и портных, листающих журналы, — словно старые пчелы на пожухлых цветах. По крайней мере, они сидят в сухости и тепле, а сегодня опять идет дождь. Бельгийцы внизу играют в карты с друзьями и болтают, болтают, болтают, пока рушится их страна. В конце концов, а что еще им остается…
6 января, среда.
Опять Уотерлоу, опять Лили. На этот раз миссис У. пишет Леонарду о духовке, а в конце письма сильно беспокоится о том, не надоело ли нам слушать, насколько восхитительным они считают Эшем-хаус. Странно, что обе леди в этой переписке пишут только джентльменам, инстинктивно чувствуя, я полагаю, что, если бы они писали друг другу, отношения стали бы гораздо более едкими[34]. Письмо Лили продолжает историю спрятанного солдата. Теперь я очень четко представляю ее перед собой, с очаровательными глупыми щенячьими глазами, совершенно неспособную муху обидеть или задумать недоброе и все же обреченную вечно «страдать за грехи более сильных людей». В данном случае она находилась во власти горничной, которая и пригласила солдат, а у Лили не хватило духу ни нагрубить им, когда те пришли, ни «нажаловаться на коллегу хозяйке». «Я бы сделала что угодно, только не это», — полагаю, примерно так она и забеременела. Как бы то ни было, я вновь «замолвила» за нее словечко взамен на обещание не иметь больше дел с солдатами. Л. уехал в Хампстед в 10 утра читать вторую лекцию. Как я и предполагала, первая имела большой успех. Он считает женщин гораздо более умными, по сравнению с мужчинами, а в некоторых случаях даже слишком умными и посему склонными не видеть сути. Сегодня днем из-за второй лекции он останется в Хампстеде, пообедает с Лилиан и, возможно, увидится с Джанет. Только очень скромный человек вроде него может так относиться к этим женщинам рабочего класса: Лилиан[35], Джанет[36] и Маргарет. Клайв[37], а впрочем, и любой другой умный молодой человек, как бы сильно ими ни восхищался, с напускным видом притворялся бы, что это не так.
Все утро я писала с безграничным удовольствием, что странно, ибо знаю: радоваться там нечему и через 6 недель или даже дней я все это возненавижу. Затем я поехала в Лондон и узнала в Грэйс-Инн[38] про комнаты. У них был выбор, и, немедленно представив всевозможные удобства, я с трепетом погрузилась в изучение вариантов. Они идеальны для одного человека и невозможны для двоих. Оказалось, у них есть две изумительные комнаты с видом над сад, и в общем-то все. Рядом с одной из них грохочет Грэйс-Инн-роуд[39]. Затем я посмотрела квартиру на Бедфорд-Роу, выглядевшую божественно, но агенты сказали мне, что им поручено сдавать ее только с мебелью. И теперь, конечно, я убеждена, что в Лондоне нет квартиры, равной моей! Я могла бы часами бродить по темным улицам Холборна[40] и Блумсбери. То, что видишь и над чем размышляешь — суматоха, беспорядок и суета вокруг… Переполненные улицы — это единственное место, заставляющее меня думать, а что бы сказали другие. Теперь мне надо решить, пойду ли я на вечеринку на Гордон-сквер[41], где выступят Араньи[42]. С одной стороны, я избегаю нарядов и приключений, с другой, знаю, что с первой вспышкой света в зале и шумом голосов я опьянею и пойму, что жизнь не имеет ничего общего с вечеринками. Мне стоит увидеть красивых людей и испытать ощущение того, что я нахожусь на гребне высочайшей волны — в эпицентре событий. С третьей и последней стороны, вечера у камина, когда читаешь Мишле[43] и «Идиота[44]», куришь и беседуешь с Л. в домашних тапочках и халате, — тоже райские. И поскольку он не будет уговаривать меня пойти, я точно знаю, что останусь дома. Кроме того, я не обделена тщеславием — у меня нет подходящего наряда.
7 января, четверг.
Нет, мы не пошли на вечеринку на Гордон-сквер. Леонард вернулся слишком поздно, лил дождь, и мы действительно не хотели никуда идти. Его лекции имели большой успех. Одна пожилая дама сказала Леонарду, что они считают его своим личным другом на всю жизнь, а другая — что он
