Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 4
которая в свою очередь примостилась на большой выпирающий корень старинной сакуры. Тоши любил слушать истории своей бабушки, и даже сопеть своим сопливым носом он старался реже. Фонарь стоял на земле и тихонько мерцал в чаще сакуры, освещая чёрные стволы и тела старушки и мальчика, задевая немного смущённые лепестки цветов деревьев.
– Так вот! Было это давным-давно…
Жил далеко от великой Фудзи один молодой монах. К каждому дню он относился с трепетом, немного тоскуя о прошедшем: к каждому деревцу он проникался чутким созерцанием, а каждая речка была для него наполнена водой, которая являлась старинным откровением древних источников, прятавшихся под толщей земной коры. Звали этого монаха Иошихиро, и был он из добротной семьи, которой хватало на безбедную жизнь. Он дружил со всеми своими младшими братьями и сёстрами, коих было три штуки каждого пола, уважал и почитал своих родителей, коих было по одной штуке каждого пола, ладил со своими дядюшками и тётушками, коих было две штуки каждого пола. Жил он в этой семье и учился здесь же, не зная душевных горестей и невзгод.
Но вот, от неведомой болезни умерла его тётушка, с которой он разговаривал и ел за одним столом. Именно она научила его писать первые буквы, первые иероглифы и первые картинки. Иошихиро не мог выдержать горя такой тяжести, так что решил уехать из своего города и поселиться в одном буддистском храме. Он думал, что каждодневные молитвы и мантры помогут ему забыть это всё. Но сам он даже не пытался отпустить тоску по своей тётушке и каждый день вспоминал её. Так и жил он 2 года в храме, пока не произошло другое событие.
Навещавший его младший брат рассказал Иошихиро, что от боли в сердце умер дядя, с которым он разговаривал и ел за одним столом. Именно он показал ему волшебство флейты, чары кото и чудеса сямисэна. Ещё больше углубился монах в изучение старинных писаний, чтобы попытаться забыть своего дядю, но так и не пытался перестать вспоминать его и в грусти плакать по нему. Читать мантры у него получалось всё хуже и хуже. Каждый день его был пропитан мукой. И так он провёл 2 года, всё реже выходя на белый свет и всё чаще плача по ночам.
Всё также навещавший Иошихиро младший брат рассказал ему, что скончалась его старшая сестра, с которой он разговаривал и ел за одним столом. Именно она веселила его в минуты тоски и грусти, когда в туманный день слегка бил по стенам семейного дома моросящий дождик. Иошихиро всё меньше радовался жизни, а каждая минута, проведённая на этой земле, была для него невыносима. Всё время ему казалось, что тонкое осторожное лезвие катаны медленно проходило по его сердцу. Он отстранился от всей братии: выбрал самое отдалённое место проживание, где находился в полном одиночестве целые недели. Перед его глазами каждый день проходили те самые события, которые заставляли его глаза ежеминутно наполняться слезами. «Как! О, как их можно забыть!», – восклицал время от времени Иошихиро. Светлые лица своих родных каждую секунду всплывали в его памяти: и добрая тётя, макающая тоненькую кисть с пузатым концом в чернила, и учтивый дядя, подводящий к своим губам необыкновенной тонкости белую флейту, и весёлая сестра, корчившая такие смешные гримасы, что Иошихиро, вспоминая, всё равно коротко усмехался. С этой смертью пришло к бедному монаху чувство гложущего горя – он начал редко есть и редко пить. Передвигаться Иошихиро стало труднее, а в своей манере ходьбы он напоминал столетнего самурая. И так тяжело и невыносимо прошло 2 года. А уж следующие новости погубили Иошихиро.
Было весеннее утро. Буддистский храм жил своей просветлённой равномерной жизнью. Всё цвело и пахло: персиковые деревья шуршали последними своими лепестками, журчала умиротворением вода из источника, одарённая музыкальным гением пташка свистела свою успокаивающую песнь, тонкой струёй проходил сквозь все щели помещений храма ветер, чуть слышно подпевая птахе, тормоша исповедальные колокольчики и одежду, а также тоненькие бороды, недвижимых братьев-монахов, которые сидели в утренней медитации, под лучами просыпающегося солнца. Всё излучало мир, спокойствие и медлительную ауру этих мудрых мест. Умиротворение нарушил стук в ворота храма. Младший из братьев-монахов открыл глаза и посмотрел на самого старого и умудрённого длинной седой бородой. Тот в свою очередь, не открывая глаз, кивнул молодцу, тем самым разрешая ему встать и отворить ворота. В сад храма ввалился хикяку5. Его ноги были замотаны в синеватую материю, таз кутался в жёлтом поясе, а торс, руки, шея оставались голыми. Голову покрывала белая повязка. На плече у него лежала длинная тростинка, к верхнему концу которой было привязано письмо. Это устройство издали напоминало кувалду с очень тонким древком, но нет – так раньше передавали почту. До того как увидеть монахов, он тяжело дышал (видно, ему пришлось проделать долгий путь). Заметив сначала молодого монаха, а потом и остальных, его отдышка пресеклась, и он, чинно, благородно, поклонился всей братии. Поднявши свой взгляд, он обратил его на самого уважаемого в этих краях старца – того самого монаха, который телепатически, не открывая очей, разрешил отворить ворота. Старейший монах открыл глаза. Хикяку, снова задыхаясь, прорёк:
– Здесь ли находится Акогарэ Иошихиро, сын самурая Акогарэ Ямагата?
Старый монах медленно кивнул запыхавшемуся гонцу головой, словно старая черепаха нагнулась к источнику воды, чтобы напиться.
– Я принёс для него письмо от соседей его семьи. – пыхтел посланник, – Срочнейшее донесение!
Старый монах повернул к молодому брату свою сухую голову и тоненьким скрипучим, но верным голосом сказал ему:
– Отведи его к Акогарэ.
Вся братия зашипела глухим шёпотом: «К Акогарэ Иошихиро? К сострадателю всего сострадательного? Он сегодня вообще выходил из своего предела?». Юный монах же повёл за собой хикяку, который, судя по всему, был новичком и не привык к длинным дистанциям.
Шли они где-то 10 минут. Мимо проходили деревья храмового сада, ряды колоколов разной величины, сам храм и живящий ручей, – всё это осталось позади, когда гонец увидел одинокий маленький домик, построенный рядом с большим обрывом, откуда открывался красивейший вид на большую деревню. Вдалеке всё также своим постоянством виднелась могучая и властная Фудзи. В голову потному гонцу пришла мысль о жизни в буддистском монастыре: «Жить себе в гармонии с миром, в гармонии с самим собой!». Но то, что он увидел дальше, откинуло все его думы об умиротворённости бытия буддистских монахов. Отворив дверь, перед хикяку показался болезненный юноша в монашеском облачении. Его лицо было опухшим и красным, а всё
Ознакомительная версия. Доступно 1 страниц из 4
