Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Разумеется, коллеги по «Голосу», записные остряки (журналисты почти все такие), прозвали его Нюхачом. А ребята из спортивного отдела пошли дальше и мрачно намекают, что он в самом деле нюхач, то есть получает сексуальное удовлетворение, обнюхивая седла велосипедов, на которых ездили девочки-подростки. Нюхача такая инсинуация особенно бесит, поскольку сам он считает себя байроническим ловеласом – и не без оснований, как доказывает его успех у моей жены.
Его не любят, но вынужденно терпят из-за его талантов. Шутники из клуба журналистов дважды выдвигали его кандидатуру на звание «Говнюк года», но каждый раз в финальном голосовании его обходил какой-нибудь более серьезный претендент из числа политиков. Точнее будет сказать, что его не любят мужчины. Женщины – другое дело.
Моя жена, последний трофей Нюхача, слишком хороша для него; пока я не застал их, я отказывался верить слухам, которые любезно доносили до моих ушей добрые друзья.
Моя жена тоже работает в «Голосе», но не в моем отделе; она занимается журналистскими расследованиями и пользуется популярностью. Она пишет о женских проблемах в самом широком смысле этого слова, причем с убежденностью и тактом. Ее не назвать огнедышащей феминисткой, но она непоколебима в своем стремлении добиться для женщин всего, на что они имеют право или даже просто претендуют. Она призывает своих сестер к большей политической активности и отстаивает право на аборты. Особенно хорошо у нее выходит сострадание, это мощное средство для умягчения публики. Она упорно борется за права избиваемых жен, детей – жертв инцестуального насилия и разнообразных бездомных женщин. Во всех этих вопросах я на ее стороне и восхищаюсь ею, хоть ее стиль и действует мне на нервы.
Ее зовут Эсме Баррон. От рождения она носила библейское имя Эдна, но еще в школе невзлюбила его и заявила родителям, что теперь ее зовут Эсме. Она знала, что это имя изначально было мужским, но все равно взяла именно его – возможно, то был первый решительный шаг в борьбе за права женщин. Если кто-нибудь решит, что она мужчина, – ну и пусть. Она делает хорошую карьеру как журналист и к моменту моего убийства начала успешно выступать по телевизору. Она не то чтобы красавица – хотя суждение о красоте не точная наука, – но, без сомнения, у нее прекрасная фигура и привлекательное, серьезное лицо. Она, как никто, умеет внушить собеседнику, что он для нее самый важный человек в мире, и умудряется передать это ощущение через телекамеру сотням тысяч зрителей. Каждый из них убежден, что она говорит с ним, и только с ним. При таком даре – удивительно ли, что она хотела продолжать свою карьеру в основном на ТВ и связалась с Нюхачом, поскольку он вроде бы обладал некоторым влиянием в тех кругах? Точно так же ее влекло ко мне, когда казалось, что я могу поспособствовать ее карьере журналистки. Я очень любил Эсме, а если она и любила меня меньше – или с некоторым расчетом, – то я совершенно определенно не первый мужчина, оказавшийся в таком положении.
Впрочем, я не ищу оправданий ее измене. Она могла бы сказать мне, что устала от нашего брака, и, наверно, я бы что-нибудь придумал. Она могла бы даже сказать, что предпочитает мне Алларда Гоинга, и я, отсмеявшись и поняв, что она не шутит, мог бы что-нибудь придумать и на этот случай. Если она хотела завязать интрижку с Нюхачом, я бы, наверно, потерпел какое-то время. Возможно, она не была уверена, что он в самом деле предоставит ей нужные блага, и собиралась поговорить со мной позже, выяснив, насколько он влиятелен и какую за это просит цену. Я совершенно уверен, что он не намеревался на ней жениться; он не мог существовать без череды побед и не мыслил себя в постоянных отношениях. Творец (он относил себя к творцам, ибо что такое критика, если не творчество?) должен быть свободен.
Полагаю, все это звучит ужасно банально и пошло, но нам не судьба жить на более высоком моральном уровне, чем окружающий нас мир. Однако то, что мне было суждено погибнуть от чужой руки, представило ситуацию в совершенно ином, мрачном свете.
(5)
А я, убитый? Меня звали – видимо, и до сих пор зовут – Коннор Гилмартин, и я редактор отдела культуры в газете «Голос». Таким образом, Аллард Гоинг – мой подчиненный; но я предпочитаю звать его коллегой, ибо у меня не в обычаях угнетать журналистов, работающих под моим руководством. Я признаю их право на значительную свободу творчества и даю не столько указания, сколько рекомендации; порой, однако, я совершенно не согласен с тем, что они говорят, и с тем, как они это говорят. Найти хороших – или хотя бы грамотных – журналистов чудовищно трудно, а когда я объясняю, что небрежная, сляпанная на скорую руку статья не так весома, как написанная хорошим стилем, они смеются. «Не забывайте, кто нас читает», – говорят они. Я-то как раз не забываю о читателях и убежден, что они вполне достойны хорошо написанных статей. Смотреть на читателей свысока и думать, что они, затаив дыхание, впитывают каждое газетное слово, – едва ли не самый тяжкий из журналистских грехов.
Моя епархия, как это называет Хью Макуэри, включает в себя не только театральных критиков, пишущих о драме, балете, опере и кинематографе, но и специалистов по музыке, живописи, архитектуре, разумеется, редактора по литературной критике и его рецензентов, а также прочих людей в разных других, довольно случайных амплуа – журналистов, ведущих колонки по филателии, астрологии и религии. Под моим широким зонтом укрывается даже обозревательница ресторанов, известная среди нас под кличкой Мадам Утроба. Всем этим людям следовало бы числиться в отделе журналистских расследований, с Эсме, но организация дела в нашей газете местами оставляет желать лучшего. Макуэри, который ведет колонку о религии, – пожалуй, мой лучший друг. Многие находят это странным, ибо Макуэри, суровый шотландец, при первом знакомстве кажется не слишком приятным человеком. Я люблю время от времени заходить к нему в кабинет, чтобы выкурить трубочку, ибо он нераскаянный курильщик. Ярые противники табака, к которым принадлежит и моя жена, убедили директора запретить курение во всех местах общего пользования в нашем здании, но он не рискнул запретить сотрудникам курить и в своих личных кабинетах. Я в своем не курю, ибо Эсме утверждает, что я обязан подавать пример, но, когда мне хочется покурить и поговорить по душам, я убегаю к Хью.
Ну что, пока достаточно про меня? Я все еще витаю в своей квартире и наблюдаю за женой, понятия не имеющей, что я рядом. Я страшно удивился, увидев, что она отперла ключом ящик своего стола, вытащила пачку сигарет и закурила. Она курит в окно и осторожно выдувает дым наружу. Видимо, она потрясена сильнее, чем хочет показать, иначе ни за что не вернулась бы к старой привычке. Раньше она курила по две пачки в день – когда курение было частью ее имиджа светской женщины, ангела общественного сострадания.
(6)
А вот и полицейские. Они явились на вызов с похвальной быстротой. Конечно, излишне объяснять, что происходит далее. Врач осматривает меня, измеряет, что-то старательно записывает. Детективы измеряют, осматривают и старательно записывают. Констебль со стенографической машинкой снимает показания у моей жены. Она не знает точно, когда меня убили; в ее рассказе пропадают несколько минут – кому и знать, как не мне. Понятно, что она не может подробно описать случившееся. Она время от времени как бы случайно выдает свое потрясение и горе – впервые выражая эти чувства так сильно с момента моей безвременной кончины. Тело забирают, и я обнаруживаю, что больше к нему не привязан; я не испытываю никакого желания последовать за носилками, ибо знаю, какие гадости с ним будут проделывать и где будут хранить, пока не выжмут из него всю мыслимую информацию. Я предпочитаю остаться рядом с Эсме, желая знать, как она себя поведет в таком необычном положении.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
