* * *
Двадцать пять усталых девиц отдыхали все в том же дворике с полукруглым балконом, когда появился распорядитель. Он шествовал скорбно, будто за катафалком; сверяясь со своим реестром, подходил то к одной девице, то к другой, приглашая их следовать за собой. В дворике сделалось тихо-тихо; по тому, как менялись в лице приглашенные девицы, и еще по тому, что ими оказывались самые неловкие и неуклюжие из нас – я догадалась, что этим отобранным королевами не бывать.
Все остальные тоже догадались. Ремма, сидевшая напротив, закрыла глаза от ужаса, сплела перед грудью пальцы и беззвучно шевелила губами, повторяя имя Темрана. Остальные молились, кто как умел.
Удивительное дело – я тоже тряслась от страха! Вот седой вершитель судеб склоняется к моему уху, вот приглашает, щекоча усами, следовать за собой… Я только подумала так – а проклятый старикан уже направился ко мне, он шел, гравий хрустел под его сапогами, а Ремма открыла глаза, и затуманенный ее взгляд вдруг обрел заинтересованность.
Но разве я так уж плохо танцевала?!
Распорядитель прошел мимо меня – и обратился с поклоном к милой девчонке лет семнадцати, которая не сумела скрыть обиды и разочарования и тут же, на глазах у всех, разрыдалась. Все сделали вид, что ужасно заняты своими застежками, перчатками, рыбками в фонтане и воробьями на ветвях.
Наконец, распорядитель ушел и долго не возвращался. Из двадцати пяти претенденток осталось девятнадцать; время шло, девушки смелели, то и дело слышался смех, а я сидела и все пыталась понять: как так вышло, что игра настолько поглотила меня? Хорошо это? Или плохо?
* * *
В полутьме коридора меня взяли за руку и резко увлекли куда-то за угол. Зажали рот ладонью – спасибо, рука была без перчатки, чистая и даже пахла яичным мылом. Темнота сменилась неровным слабым светом, меня поставили на ноги, и, оглядевшись, я нашла себя посреди маленькой комнаты с оружейной стойкой у стены, с деревянным столом, на котором горела масляная плошка, и крепким запахом кожи, дыма и лошадей, который пеленой висел надо всей этой скудной обстановкой.
Помещение для стражи? Кордегардия?
– Добро пожаловать, принцесса Аллисандра, – сказал человек, чьи руки пахли яичным мылом.
– Ригодам, – я через силу улыбнулась. – Я могла испугаться.
– Пустое, – сказал его бдительность Ригодам, начальник королевской стражи, пребывавший на этом посту уже лет тридцать, во всяком случае намного дольше, чем я живу на свете. – Страшного здесь нет ничего… Давно вернулись?
– Только что, – сказала я. – Я… скучала.
– Понимаю, – сказал Ригодам.
Ему, должно быть, было уже за шестьдесят, но выглядел он совершенно так же, как в последнюю нашу встречу десять лет назад. Волосы ежиком, большой печальный рот в глубоких складках, маленькие глаза под резко скошенными бровями.
Я поняла, что рада его, душегуба, видеть.
– Вы меня узнали, – сказала я, признаваясь в своей радости.
Он чуть усмехнулся:
– Так ведь кто я такой, принцесса… Профессия.
– А Темран меня не узнал, – продолжала я после паузы.
– У мальчишек короткая память, – сказал он без улыбки.
– Не говорите ему, – попросила я. – Пусть сам.
Он разглядывал меня при скудном свете плошки, и я поняла, что сказала, наверное, что-то не то.
* * *
Однажды Темран приклеил к атласной подушечке орден, предназначенный к вручению какому-то сановнику. Церемония шла как полагается – вельможа преклонил колено, королю поднесли подушечку с орденом, его величество протянул руку, собираясь небрежно сгрести алмазную звезду с пурпурного атласа – и тут случилось неслыханное нарушение протокола, потому что орден сидел на подушечке, как пришитый (Темран использовал рыбий клей, о чудесных свойствах которого днем раньше узнал от какого-то кухонного мальчишки). Король сохранил самообладание, а вот с церемониймейстером случилась тихая истерика: он отдирал орден ногтями, переворачивал подушечку и тряс ею на глазах многочисленной публики (и потешающегося от всей души Темрана). Именно за эту истерику (а вовсе не за недосмотр, как некоторые утверждали) церемониймейстер лишился места и едва сохранил голову.
Темран, как обычно, взял на себя ответственность за сорванную церемонию. Отец его, как обычно, ограничился словами «Так нехорошо, так нельзя, это неправильно». Придворные, как обычно, роптали, а король возражал им с усталой улыбкой: «Мальчик растет без матери. Что мне, бить его?» Придворные горячо утверждали, что да, бить; я лично думаю, что никакого толка от наказания все равно не получилось бы, ведь рыбу, например, никакими розгами не отлучишь от воды: запрети ей плавать, и она околеет…
Единственным человеком, которого Темран хоть как-то опасался, был его бдительность Ригодам, начальник стражи. У них были свои особые отношения, в которые даже меня не посвящали; помню, во дворце ожидался визит какого-то очень важного чужеземного канцлера, все ходили, будто по проволоке, Темранов отец был раздражен и мрачен, в то время как принц, нимало не смущаясь, готовил «подарок» долгожданному гостю. Помню, накануне визита Темран назначил мне встречу в нежилой части дворца; было уже поздно, очень темно и холодно, я стояла одна в узком коридоре, тряслась от страха и ждала Темрана, а он все не шел и не шел… В черных провалах лестниц мерещились тени и привидения, и от позорного бегства удерживал только стыд перед моим отважным другом. Я кусала губы и ждала, хоть назначенное время давно пришло – и тут на плечо мне легла тяжелая рука взрослого человека, от неожиданности я завизжала на весь дворец… «Тихо», – сказал Ригодам, начальник стражи, и замолчала, потому что от ужаса у меня отнялся язык.
«Сегодня не дождешься, – сказал Ригодам. – Нынче подросла цена на булавки в сиденьях, и мальчик немножко посидит взаперти. Пойдем».
И он взял меня за руку.
Почти в полной темноте мы шли из коридора в коридор, и его бдительность предупреждал меня, если под ногами случались выбоина или ступенька. Когда моя рука начинала дрожать, он легонько сжимал ее, будто утешая.
Я думала, что он ведет меня в подземелье для пыток.
Он привел меня к дверям наших с матерью покоев.
«Прости, – сказал Ригодам. – Сейчас действительно не время для шуток. Иди, сверчок. Спокойной ночи».
И потрепал меня по затылку.
С тех пор мы почти никогда не говорили. Но когда Ригодам был в духе – всегда здоровался со мной за руку.
* * *
За десять лет в кабинете его бдительности ничего не изменилось, разве что вместо Темранового отца на парадном портрете имелся теперь сам Темран. Нарисованный король был старше своих лет, вероятно, портрет писался «на вырост».
Мне было предложено занять место в кресле. Я уселась – и только сейчас поняла, как устали ноги. Два шага влево, поклон, разворот, балетмейстер со своим «раз-два-три», ох, нелегкая это работа…
